Другие барабаны
Шрифт:
— Я тоже видел такой сон, — сказал я вслух, но тут натопленная тьма сгустилась, и мужицкая тяжкая рука похлопала меня по плечу:
— Согрелся, студент? Уходи, я люблю спать одна.
Наутро мы столкнулись лицом к лицу во дворе, вернее, сначала я увидел хозяйкину спину, обтянутую красным свитером, — Марта чистила крыльцо железным скребком, у меня сразу заныли зубы от размеренного скрежета. Свитер у Марты был грубой вязки, колючий даже с виду, я бы сам в таком ходил. Утро тоже было грубое и колкое, красный морозный рассвет не сулил передышки, ветер дул с моря и продувал сосновую рощу насквозь — самая холодная зима в Литве, просто каторжная. Как вести себя с женщиной в такое утро?
Я постоял там немного, думая о том, что вчера, прикоснувшись к ее телу, я удивился его объему, теплу и плотности: рыжая и ражая рысь морская рыскала, сказал бы варяжский принц, написавший «Висы радости», вот только радости я не испытывал.
— Давай помогу, — сказал я. — Доброе утро, пенкна пани.
Она подняла голову, убрала волосы с лица и поглядела на меня снизу вверх.
— Печку топить не дам, и не думай. Замерзнешь — приходи, а топить не дам.
Иди к муравью, о ленивец, и будь мудр.
Я аккуратно закрыл ребристую крышку блока, защелкнул замок и огляделся.
Вдоль стен галереи стояли складные стулья для гостей, под ногами у меня шуршали гирлянды, на одном обрывке я разглядел tourada, а на другом oba, в коридоре пахло подгоревшим хлебом. Я снял кеды и сунул их в карманы куртки, пол был розовым и теплым — португальские полы всегда напоминают о хорошем вине. Когда я вселился в альфамский дом, то так обрадовался пробковому полу, что всюду ходил босиком — Зоя тоже так ходила, ей дай волю, она бы вовсе туфель не надевала.
На входе в главный зал скрестились лазерные лучи, дорогое удовольствие, сразу видно неопытного хозяина. Блок, набитый электроникой, он повесил на первом этаже, я нашел его за несколько минут и поработал с ним в свое удовольствие. Парень, который монтировал здесь охранную систему, явно учился делу в какой-нибудь затхлой часовой мастерской.
Проходя мимо главного зала, я заметил, что в нем горели все лампы, как будто там ждали гостей, под стеклянными колпаками темнели подставки, похожие на перевернутые шахматные ладьи. Никакого деревянного тореро в зале не было, как я и думал, зато у самого входа висел плакат с рекламой будущей выставки — фотографией трех алтарных мадонн, стоявших в кружок. У одной из мадонн на руках лежал ребенок, спелые младенческие пятки слабо светились.
Я нащупал в кармане связку отмычек и вспомнил, как учился открывать замки в мастерской у Лютасова отчима на улице Святой Барбары. «Открываем любые двери. Круглосуточно». Прямо у входа там была прибита доска с развешанными на крючках образцами цветных ключей, бесцветные стоили вполовину дешевле. Лютас по утрам помогал отчиму в мастерской, его посылали открывать захлопнувшиеся двери или вставлять замки в почтовые ящики. Когда я уехал в Тарту, мастерская Раубы прогорела, я узнал об этом из материнского письма и сразу подумал — куда делись все эти ключики, не открывавшие ровным счетом ничего?
Пройдя вдоль завешанного акварелями коридора, я встал у двери охранника. Мне был виден профиль мужчины в униформе, край его стола с чайной чашкой и два экрана с мерцающими изображениями безлюдных комнат. Отлично. Эту картинку он будет видеть до утра, иллюзия покоя и безопасности, утешительный телевизор фирмы «Оптекс».
— У них в точности та же система, которую вы с Душаном всучили половине города, — сказал мадьяр (и был прав). — В ней можно мультфильмы показывать.
Охранник поставил чайник на маленькую плитку, потянулся, подошел к окну и выглянул на улицу. Он смотрел на дом напротив, откуда доносилась музыка, а я смотрел на него и ждал, когда он примется заваривать чай. Достать коробку с полки, поставить на стол, взять ложку, насыпать чай в чайник, налить воды и тогда только снова взглянуть на дверь. Половина минуты.
Пол в этом холле был плиточным и холодил босые ступни, из дверей сквозило, наверное, где-то оставили открытым еще одно окно. «Время тянулось так медленно, что десять чайников бы уже выкипело так, что днища бы у них отвалились...» — вспомнил я строчку из старой книги, но автора вспомнить не успел: охранник отошел от окна, выключил плитку, и мое время пошло.
Пробежав через зал — тридцать секунд! — я свернул за угол, достал отмычку, открыл замок кабинета — двадцать секунд! — и бесшумно прикрыл за собой дверь. Теперь следовало отдышаться. Я сел в высокое хозяйское кресло и стал разглядывать кабинет. Вот не думал, что я такой ловкий. Правду говорил мудрый змей Лилиенталь: человек хорошо делает то, что он считает нужным, главное — научиться считать. Как бы там ни было, я занялся делом, разве не этого хотели все те, кому я был не совсем безразличен?
— Тебе пора заняться делом, — сказала Зоя, когда я провожал ее в аэропорту, — не понимаю, чего ты ждешь. Три года прошло с тех пор, как тебя выставили из университета, а что изменилось? Ты валяешь дурака, ничего не пишешь, морочишь людям голову и живешь с матерью, которая спит и видит, как бы от тебя избавиться.
— Какой смысл писать, если ты не читаешь? — я ждал, что она возразит или хотя бы смутится.
— Надо меньше думать о том, что думают о тебе другие. Просто делай то, что у тебя хорошо получается, — невозмутимо ответила тетка. — Знаешь притчу про жонглера Богоматери? Представь: жонглер попадает в монастырь, чистит там гальюны и носит воду. Однажды настоятель натыкается на него в пустой церкви, где парень расстелил свой коврик и жонглирует перед образом Богородицы. Священник ругает его последними словами, а ночью видит во сне Богородицу, и та говорит: «Пусть жонглирует для меня, раз у него хорошо получается».
Похоже, у меня неплохо получается грабить галереи. Я подергал ящики стола, верхний ящик открылся, но кроме бутылки вина и бумажного свертка с едой там ничего не было. На столе стояла фигурка с посохом, копия сельского старосты из Саккары. Глаза его были заполнены белой эмалью и казались слепыми: бусины зрачков потерялись, выкатились на каком-нибудь рынке на заплеванную землю.
Осторожно отодвинув штору, я впустил в комнату свет супермаркета «Todo mundo» и принялся ходить вдоль стен, подсвечивая зажатым в кулаке фонариком: снял несколько картин, прошелся вдоль полки с брик-а-браком, подвинул вазу с фазанами и, наконец, увидел дверцу сейфа, узкую, как почтовая щель, прямо перед собой. Сейф был заперт, разумеется. Только не на ключ, а на цифровой замок. Merda, merda. Похоже, толку от выданного мне ключа не больше, чем от тех, что висели на рекламной доске у пана Раубы-старшего.
И потом, что это за сейф такой? Смешно даже думать, что в него могла поместиться низка увесистых кораллов в золоте в полтора метра длиной. То, что я увидел на плакате выставки, когда получал инструкции от метиса, напоминало лангетку, поддерживающую сломанное предплечье. Один конец коралловой цепи был обмотан вокруг шеи тореро, а второй обвивал запястье и завершался золотой фигой с алмазными ногтями. В сейфе могла оказаться только фига, но и она недостижима, я же не медвежатник. И с какой стати тореро расстался бы со своими четками? Выставка закончилась, гости выпили шампанское, съели суши и разошлись, а расписных истуканов погрузили в машину и увезли. Ласло не мог об этом не знать.