Другие. Режиссеры и их спектакли

На вопрос «Что такое счастье?» Назым Хикмет дал такое определение: «Счастье – это когда утром очень хочется идти на работу, а вечером очень хочется идти домой». Человеку хорошо на работе и хорошо дома. Он любит свою РАБОТУ и любит свой ДОМ. В этом смысле Наташе очень повезло. Двадцать лет, проведенных в журнале «Театр», были самыми счастливыми в ее жизни. Она не шла, летела на работу. В дневниках у нее прочла: «Я начинала улыбаться (независимо от того, какое у меня было настроение), открывая дверь в редакцию. А первые полгода ходила на работу, как во сне, все боялась, что вот сейчас меня собьет машина (почему так?) и счастье кончится».

После журнала «Театр» были в Наташиной жизни периоды, когда ей не очень хотелось идти туда, где ее ждала РАБОТА, но не потому, что она разочаровалась или разлюбила ее, а потому что мешало что-то вокруг, добавляло грусти к счастью. Для нее ТЕАТР никогда не был просто работой. Страсть, любовь, интерес Наташа испытывала к НЕМУ всю жизнь, и ничего вокруг не могло этого изменить.

Режиссеры всегда были основной Наташиной привязанностью.

Именно их она считала главным «действующим лицом» театрального процесса. Были среди них близкие по духу и не очень, были любимые и не очень, но все очень интересные, требующие разгадки и понимания. Были «свои» и «чужие», которых она собрала под одной обложкой, воздав каждому должное. Но сколько «других» режиссеров, не попавших в ту книжку (см. книгу «Свои и чужие», издательство «Прогрес-Традиция», 2015), о которых она писала, были ей любопытны и даже любимы? Беседы с ними, их взгляды на сегодняшнюю ситуацию в театре и жизни, рецензии на их спектакли она хранила в своем компьютере. Как она собиралась этим материалом распорядиться, я не узнаю никогда. Но сохранить его очень хочется. Уверена, это будет интересно и самим режиссерам, и всем, кто связан с театром, кого волнует его будущее, да и настоящее. Сегодняшний театр станет когда-нибудь историей, ее будут изучать. Воспоминания и впечатления тех, кто это все видел, – ценный материал для историков и для просто любопытных и любознательных. Наташа – человек совершенно независимый, искренний, любящий театр и все, что с ним связано, писала о своих личных впечатлениях и ощущениях, не всегда совпадающих с мнением большинства, но всегда подкрепленных глубоким анализом и аргументами. Тем, кому по-настоящему захочется разобраться в истинном положении театральных дел на рубеже веков, эти тексты будут чрезвычайно и интересны, и полезны.

Идея издания книги нашла поддержку у профессионалов.

Хочется привести мнение о материалах, публикуемых в этой книге людей театра – известного театроведа, доктора искусствоведения, профессора Д.В. Трубочкина и художественного руководителя театра «Эрмитаж», народного артиста России М.З. Левитена [1] .

Для театроведческих работ Н.Ю. Казьминой характерны прекрасный язык, глубина мысли, ясное видение и рельефное описание спектакля, наблюдательность и трезвость суждений, столь выгодно отличающая ее тексты от множества современных критических статей о театре, проникнутых тоном гневной непримиримости. В каждой ее строке ощутима любовь к театру и людям театра: отсюда ее всегдашняя готовность принимать разный театр, стремление осмыслить (внимательно и уважительно) судьбу даже маленького спектакля в культуре.

Сложив вместе ее тексты – большие и малые, эссе, обзоры, интервью и научные исследования – мы легко убедимся, что Наталья Юрьевна шаг за шагом создавала именно историю современного театра, а не просто проповедовала личное мнение. Она мыслила не отдельным спектаклем, но театром в целом, культурой в целом, поэтому ей часто удавались интересные философские обобщения, раскрывающие идейную суть эпохи.

Все это характеризует тексты, подготовленные для публикации. Собранные вместе, они составят интереснейшую и в высшей степени полезную книгу. Книга будет востребована всеми, кто интересуется театром и со вниманием относится к людям театра – главным героям современной культуры. Все они встретятся читателю на страницах работ Н.Ю. Казьминой.

С радостью поддерживаю идею публикации представленной рукописи.

Д.В. Трубочкин доктор искусствоведения, профессор

К нашей общей печали, связанной с уходом Натальи Казьминой, прибавляется то, что мы не можем узнать ее мысли о происходящем в театре сегодня. Как бы она оценила «здесь и сейчас» театральной жизни? А знать это очень важно, потому что Наталья Казьмина – один из немногих людей, по-настоящему, разбирающихся в театральном искусстве. Ее даже сложно назвать критиком. Она скорее духовный, художественный эксперт театра. Она его понимала. Это редкий талант – понимать театр и спектакли, не создавая их. Ее отсутствие сказывается на всем происходящем, на нашем восприятии театра. Работая с ней много лет, я убедился в том, что она способна была объяснить в нескольких предложениях, несколькими мыслями суть происходящего. В большинстве своих рецензий и размышлений она занята была судьбой театра. Эта судьба – во многом была смыслом ее жизни. Театральных критиков мало, их почти нет. И когда все мы живы, то не особенно в это вникаем: нет критиков, есть критики – какая разница? – главное, чтобы жили спектакли, чтобы жили театры. А когда кто-то уходит, кто-то такой, как Наталья Казьмина, ты вдруг понимаешь, что театральная критика существует и требует такого же таланта, как талант создателя спектакля. Уверен, что издание сборника с рецензиями на спектакли, которые в большинстве своем мы уже никогда не увидим и своевременно, и полезно. Книга (с другими уже опубликованными) напомнит, как нашим зрителям, так и «творцам» спектаклей и генералам от культуры, кем для театра была Наталья Казьмина. Всем нам поможет осмыслить, наконец, что потерял ТЕАТР с ее уходом.

М.З. Левитин Художественный руководитель Театра Эрмитаж, народный артист России

В последние годы наша театральная ситуация заметно опростилась. В ней все больше разнообразия и все меньше художественных высказываний. На фоне обуржуазившихся репертуарных театров, среди грубых антрепризных «инициатив» и даже изящных, но скромных экспериментов проект «Берег утопии» высится, как Монблан… Надо отдать должное Алексею Бородину, который не просто ввязался в эту авантюру, но вышел из нее с честью.

Это даже символично, что 100-летие последней пьесы Чехова мы встретили и проводили спектаклями Э. Някрошюса и А. Бородина. Символичными кажутся и оценки обоих: щедрые восторги в адрес Э. Някрошюса (гениально даже то, что не получилось) и снобическая снисходительность по отношению к А. Бородину (культурно, традиционно, качественно, но зачем нам опять эти прописи?). Что ж, это лишь подтверждает, что вторая половина ХХ века прошла под знаком торжества метафорического театра и кризиса театра психологического. Но от такого объективного «расклада» пострадали, пожалуй, оба художника, достойные более точных слов.

В одном оба эти спектакля схожи – в смятенности, с какой прикоснулись к Чехову два опытных режиссера, прекрасно понимающие, что такое был Чехов для ХХ века. Каждый из двоих попробовал начать второе чеховское столетие с чистого листа, идя исключительно от себя. У каждого и получилось по-своему.

Э. Някрошюс, видимо, согласился бы с Мейерхольдом, который писал Чехову: «Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского». А. Бородину, ученику учеников Станиславского, верующему в психологический театр и знававшему его лучшие образцы, ближе, наверное, слова самого Чехова: «Знаете, я бы хотел, чтобы меня играли совсем просто, примитивно… Вот как в старое время… Комната… На авансцене – диван, стулья. И хорошие актеры играют… Вот и все… Чтобы без птиц и без бутафорских настроений… Очень бы хотел посмотреть свою пьесу в таком исполнении… Интересует меня, провалилась бы моя пьеса?.. Очень это любопытно! Пожалуй, провалилась бы… А может быть, и нет…» И далее: «Я пишу жизнь… Это серенькая, обывательская жизнь… Но это не нудное нытье…»

А. Бородину тут же и попеняли за это «совсем просто» – за отсутствие концепции. «Вполне понятна задача: без замысловатостей и резких жестов рассказать историю о том, как рушится жизнь хороших, нежных, непутевых людей (все сплошь недотепы, включая Лопахина). Ничего не придумывать, ни на чем не настаивать, пьесу трогать бережно и тихо. Не углубляться. «Дойти до самой сути» – задача прекрасная, но не наша. Тот, кто старается дойти до сути, обязан рвать наружные покровы: мы не будем. Нам дорога поверхность (…) Бедная честь прописных истин – время от времени театру необходимо о ней вспоминать. Тот из режиссеров, кто ставит перед собой такую задачу, рискует больше, чем самый отъявленный радикал. Он заранее должен знать, что его объявят занудой, человеком без воображения, поверхностным рутинером. Хуже того: он должен знать, что получится у него немногое (…) Прописные истины замусолены; вернуть им первоначальное сияние – так, чтоб все восхитились и встрепенулись, – дело почти невозможное (…) Прописные истины могут быть заглавными. До боли пронзительными – как у Додина. Умилительными – как у Фоменко. Гордыми – как у Бородина в давнишней «Беренике». Во всех (ну, может быть, не во всех) прочих случаях они остаются просто прописными» (Время новостей. 2004. 23 января).

Режиссеру попеняли за отсутствие концепции, дали понять, что одним – можно, другим – нельзя (типичное заблуждение современной критики, которая капризно придерживается ею же составленной иерархии), забыв, как водится, и себе попенять – за нашу общую сытость Чеховым, замыленность взгляда и восприятия, давно испорченного Чеховым концептуальным. Уж сколько лет мы ходим на Чехова не в надежде человечески взволноваться, а попробовать еще «чего-нибудь рыбненького», как в анекдоте, и все жаждем в мазохистском порыве, чтобы нас кто-нибудь треснул палкой по голове, как Варя – Лопахина.

И никто, ни одна живая душа, почему-то не заметил, что «пароль», «концепцию» А. Бородин начертал уже на первой странице программки: 17 января 2004 года. Его «Вишневый сад» вышел день в день, только сто лет спустя после премьеры пьесы в Художественном театре. И читка на труппе состоялась, наверное, в те же сроки… и репетиции проходили, видимо, под ту же осеннюю морось… как там, недалеко, вверх по улице и налево по Камергерскому.

Конечно, А. Бородина волновала не реконструкция и не реинкарнация («в мизансценах Художественного театра» – так писали в афише и играли в провинции начала прошлого века), но пройти по следам К.С. ему явно хотелось. Ему лично это было зачем-то нужно. Восстановить тот путь, что называется, по часам и таким образом, если удастся, что-то угадать и расслышать. Навести мосты, наладить связь, проверить слышимость. Этот выбор нельзя не уважать. А. Бородину, похоже, очень важно было, чтобы его артисты и его молодые зрители, которые Чеховым интересуются, уж конечно, мало, но априори недолюбливают, как «папино кино», совершили с ним это путешествие назад – «в сторону чуткости к простоте и поэзии» (Вл. Немирович-Данченко), в сторону жизни – естественной, подробной, то веселой, то печальной, но не похожей на нудное нытье, каким воспринимает сегодняшняя молодежь, между прочим, всю литературу XIX века. Именно жизнью, а не концепцией жизни хотелось режиссеру зацепить эту свою публику, чтобы попытаться сократить дистанцию между чеховскими героями и нами, чтобы уже нельзя было от них отмахнуться обиженно, как Аркадина: «Вы все спрашиваете про каких-то допотопных».