Другие. Режиссеры и их спектакли
Шрифт:
Допускаю, что испортила себе впечатление, прочитав «Берег утопии» заранее. Но ведь Чехов или Гоголь, хочешь не хочешь, тоже прочитаны? Допускаю, что причалю к этому берегу еще раз, чтобы проверить первое впечатление, потому что мне симпатичны и весь проект, и пьеса Стоппарда, и Бородин с его молодой командой. Свою культуртрегерскую задачу, возбуждение интереса к «былому и думам», заполнение информационного вакуума, проект выполнил. Хотелось бы еще и сильного эмоционального впечатления.
Игорь Войтулевич
Когда я спросила у Райкина, почему он пригласил из Смоленска не известного Москве режиссера (правда, ученика А. Гончарова, работавшего несколько лет в Израиле, в компании Е. Арье), Райкин с вызовом ответил: «А он мне понравился». Райкин – известный нюхач. Видимо, он учуял в Игоре Войтулевиче «своего»?
О свойствах страсти
«Лев
Константин Райкин умеет ставить в тупик. Вам кажется, что вот сейчас он вам улыбнется, а он вам показывает язык. Вы уверены, что вы в чем-то абсолютно уверены, но под напором его темперамента делаетесь, как воск, и готовы отступить на заранее даже не подготовленные позиции. Возможно, это его умение и есть формула успеха «Сатирикона»? Как руководитель театра К. Райкин все время говорит о кассе и о зрителе. О том, что если не будет об этом думать, то вылетит в трубу. Как артист и человек увлекающийся он, полагаясь на интуицию, позволяет себе безрассудные поступки. То есть делает то, чего не должен был бы делать. Но все равно имеет успех. Так случилось в прошлом году, когда он доверил постановку выпускнице Петра Фоменко Елене Невежиной. Так случилось и в этом – с режиссером Игорем Войтулевичем. Райкин опять выиграл, хотя вроде бы трижды ошибся: поставил не на ту пьесу, не на тех актеров и не на того режиссера. Разберемся.
4
Культура. 1999. 17–23 июня.
Кто знает, тот знает, что пьеса Джеймса Голдмена – это роскошный сюжет (из истории Англии XII века), роскошные роли, рассчитанные на звезд. Думаю, не один бенефициант мечтал бы сыграть роль Генри Плантагенета: в 21 год – английский король, причем образованнейший король, дружбы которого ищут другие монархи, объединил страну, стал во главе империи, сумел остаться Королем до конца своих дней. Можно, конечно, сказать, что пьеса самоигральна – так хороша, что ее просто нельзя испортить. Но неужели вы не видели плохих спектаклей по первоклассным классическим пьесам? Кроме того, пьесу год назад показали вахтанговцы с Василием Лановым в главной роли и имели успех. Наверняка ведь будут сравнивать. Как Штайна со Стуруа в прошлом году, почти одновременно поставивших «Гамлета». В «Сатириконовском» спектакле – ни одной звезды. В этой фразе нет ничего обидного для актеров Райкина. Их знают театралы и поклонники театра, но это не те лица, на которые сегодня делает ставку коммерческий театр. Когда же я спросила у Райкина, почему он пригласил из Смоленска не известного Москве режиссера (правда, ученика А. Гончарова, работавшего несколько лет в Израиле, в компании Е. Арье), Райкин с вызовом ответил: «А он мне понравился». Райкин – известный нюхач. Видимо, он учуял в Игоре Войтулевиче «своего»?
Свойство всех почти спектаклей «Сатирикона» – они летучи, как запах духов. Страстны, волнующи, но легко стираются из памяти. Как сон, который утром трудно припомнить во всех деталях. Мне это казалось недостатком ровно до тех пор, пока однажды не возникло желание пересмотреть эти сны. Хотя бы для того, чтобы вспомнить свое волнение, в этом сне испытанное.
У этого «Льва» горько-металлический привкус вина. Он пенится интригой, перекипает страстями, как молоко на огне. Пахнет нагаром со свечей и ест глаза, как дым. Его заглатываешь, как кусок ароматного пирога, не задумываясь, сыт или голоден. В него погружаешься с головой, как в морскую пучину, не удосужившись ни понять своей роли, ни объяснить себе, кто ты здесь и зачем, – сидишь в Малом зале «Сатирикона», как на жердочке, а у ног твоих делят корону чужой империи и королеву. И что тебе Гекуба? Лишь поначалу, пользуясь подсказкой в программке, пытаешься вспомнить, кто таков этот герой, и этот, и этот. Потом время и место становятся вполне условными категориями, зато чужие страсти – твоими, и ты понимаешь, что перед тобой вечный сюжет. Годится на все времена. Испытываешь непреодолимый и, наверное, варварский азарт охотника, зорко следишь за тем, кто – кого, вздрагиваешь от каждого шороха и шума, грызешь ногти от напряжения, наслаждаешься чьей-то красивой победой, впадаешь в уныние, оказавшись вместе с кем-то из героев обманутым, восхищаешься тем, как они умело скрывают свои намерения и не скрывают своих чувств. То есть попросту теряешь голову. Наверное, так чувствовали себя зрители Колизея на гладиаторских боях. Или зрители корриды в Испании. Или – поближе к нашим временам – любители профессионального бокса где-нибудь в Америке. Да, наконец, просто старые преферансисты, играющие на деньги.
Это азартный мир для азартных людей. Здесь любят, страдают, совокупляются исступленно. Воюют, грызутся, торгуются и лгут. Ставят на карту сердца и королевства, продают друг друга и каждый сам себя. Улыбаясь, говорят гадости, хмурясь, признаются в любви и душат в порыве страсти. Меняются в лице, когда речь заходит о родине, и остаются непроницаемыми, когда жизнь висит на волоске. Огрызаются, сквернословят, орут, ежесекундно выигрывают и проигрывают, рычат, воют, хватаются за ножи, да так темпераментно, что и тебе ненароком могут заехать по физиономии. Этот мир делится не на плохих и хороших, не на французов и англичан. Мир – это мужчины и женщины, идет ли речь о XII веке и Англии или любых других временах. В них мало что меняется, разве что только масштаб. Мужчины и женщины устроены по-разному, они о разном мечтают и по-разному этого добиваются, друг без друга не могут, но и вместе не могут тоже – на этом мир стоит и от этого рушится. Особенно когда на карту поставлено так много, как у короля. Историю о том, как это бывает, и сочиняет Игорь Войтулевич. Усилия режиссера самоотверженны тем, что незаметны. Его режиссура умела, но не вычурна, растворена в актерской игре. Но зато она чувственна. Процесс этой жизни (а жизнь груба) режиссер воссоздает тщательно: без быта, но через массу бытовых достоверных интонаций, жестов и взглядов, запретив актерам представляться королями и королевами, принцами и принцессами, но внушив им, что и коронованные особы – тоже люди и все человеческое при них. Если в двух словах, то режиссер опрощает сюжет, отчего перевод Н. Кузьминского кажется написанным сей момент. Жил-был король-мужик (Юрий Лахин), умный, здоровый, работящий, красивый, и было у него три сына: слабак Джон (Максим Аверин), негодяй Джефри (Дмитрий Лямочкин), солдафон Ричард (Александр Журман). И была у короля королева Элинор (Марина Иванова), некогда им любимая. И была воспитанница, ставшая его любовницей, игрушка короля с королевой – Элис (Надежда Бережная). И был еще один мальчик (Олег Кассин), который хотел стать французским королем Филиппом. Но в присутствии короля Генри мало у кого что получалось, потому что своей мощью, логикой и хитроумием король, сам того не желая, испепелял все вокруг. Жизнь Генри действительно потрясает мощью, по крайней мере так она сыграна Юрием Лахиным, первоклассным актером. Теперь-то я знаю, что «Лев зимой» – это не только пьеса, которую играют звезды, но и пьеса, которая делает звезд.
Поставить точку в спектакле – это тоже надо уметь. Игорь Войтулевич позволяет себе в финале единственную лирическую ноту. Две крохотные куколки, взявшись за руки, кружатся на каминной решетке, а снизу их поджаривает огонь. Проигравшись в пух и прах, люди начинают замечать звезды. «Боже мой, – говоришь себе в этот момент, – на что уходит жизнь. А ведь можно было провести ее в любви, лучше которой ничего нету… Полцарства за любовь».
Из интервью с Константином Райкиным: «Я люблю простодушное искусство. Туманности не люблю. Умничанья – не люблю. Дидактического театра, потому что это дикое недоверие – и к артистам, и к зрителям. “Ты понимаешь, что это трагично, понимаешь?!” Да отстань ты от меня, не трогай руками!!! Отойди от меня! Дай артисту сыграть. Я догадаюсь, я почувствую. Театр должен держать. Очень разных людей. Театр всегда должен быть чувственным. Как только я начинаю думать на спектакле, это лишает меня возможности чувствовать, сочувствовать, переживать. Я потом должен думать. Но сначала меня должно пронять. Я только такой театр понимаю. Он должен меня вовлечь в поток. И только, когда я из этого потока вылезу, весь мокрый, испугавшийся, что попал в водопад, и все-таки спасшийся в конце концов, я начинаю думать о смысле жизни. От чувства у меня начинают рождаться мысли. Я так устроен. Другой устроен по-другому. Но такой театр, какой я люблю, любит большинство из тех, кто в театр ходит. Я могу за это ручаться. Вот гадом буду». Примерно в таком театре я и побывала в тот вечер.
Галина Волчек
Она может быть серьезной, печальной, гневной, светской. А может быть тихой, успокоенной, домашней и «травить байки» так, что все вокруг будут смеяться. В преддверии неумолимо приближающихся рождественских и прочих праздников все умное мы отложили на потом, до следующего года, и просто болтали.
Несерьезное [5]
5
ТВ Парк. 1999. № 51. 27 декабря.
«А давайте встретимся прямо на Чистых прудах, выпьем по бокалу – нет, по стаканчику картонному – шампанского и разъедемся. По домам, по друзьям, по улицам – не знаю, куда».
Она может быть серьезной, печальной, гневной, светской. А может быть тихой, успокоенной, домашней и «травить байки» так, что все вокруг будут смеяться. В преддверии неумолимо приближающихся рождественских и прочих праздников все умное мы отложили на потом, до следующего года, и просто болтали. Гоняя чаи и закусывая крохотными пирожками с яблоками. От них пахло детством и Новым годом. На улице падал снег. В ротонде перед «Современником» мигала огнями елка и светилось число, о котором сейчас все говорят, – 2000.
– Вы ощущаете магию цифр в последних годах тысячелетия – 1999-й, 2000-й?
– Три нуля, три девятки? Нет, совсем. Наверное, я не мистик. У меня свои «тараканы», свои странности. На них, может быть, и строится мой собственный фатализм. Я слушаю свой внутренний голос, он мне и подсказывает, чего я не могу и не хочу преступать. Иногда эти внутренние импульсы рождают вполне устойчивые традиции.
– Например – чтобы нам было понятно.
– Например, я никогда не нарушала традиции празднования своего дня рождения (19 декабря. – Н.К.). Есть люди, которые кокетничают: «Я никогда его не справляю! Ой, это для меня такой тяжелый день!» А я – наоборот. Я вообще благодарный человек по природе. Мой день рождения всегда был для меня праздником. Просто потому, что мне подарено такое счастье – жить. И всегда в этот день у меня было полно гостей. Сначала это происходило в гримерке или в номере на гастролях – иногда просто на полу. Потом были дни рождения в нашей с Евстигнеевым однокомнатной квартире, потом в двухкомнатной на Рылеева, когда мы объединились с моим вторым мужем, но и там всегда не хватало места. В одной комнате мог петь Володя Высоцкий, а в другой – Женя Евтушенко читал стихи, и были заняты все сидячие места, вплоть до туалета. Традиция не нарушалась даже тогда, когда, я помню, однажды заболела, и довольно тяжело, уже в квартире на Воровского. У меня была высокая температура, я лежала, но все равно сказала: «Накрывайте!» На сколько накрывать? «Ну накрывайте человек на сорок». И снова была толпа людей. Время от времени они заходили ко мне с рюмкой чокаться и отправлялись праздновать дальше. Я даже не встала ни разу. И вдруг в этом году я поняла, что не могу – не хочу! – быть в этот день в Москве, потому что мой день рождения фатально совпал с выборами. Принимать на себя ауру, которая создалась вокруг этого события? Мой организм это отторгнул. Так что впервые за свою жизнь в этом году я удрала со своего дня рождения. Не от выборов – я проголосовала там, где была, – но от своего дня рождения в этот день.