Другие. Режиссеры и их спектакли
Шрифт:
Это я к тому, чтобы вы понимали, как я к одежде отношусь. Момент придумки, творчества, озорства, чего хотите, в костюме – это тоже часть моего образа. Как на сцене, так и в жизни. Того, что теперь называется, извините, имидж, а я как-то обхожусь другим словом, по старинке.
А когда я впервые ехала в Америку, в Хьюстон, ставить «Эшелон»… Вызывают меня в Министерство культуры и спрашивают: «У вас есть норковая шуба?» – «Нет», – растерялась я. «Как это нет? Вы поедете в Америку в роли первого советского режиссера – и без шубы?! Этого не может быть!» – «Но я не могу купить ее на свою зарплату!» Милейшая женщина из Министерства, видимо, очень хотела, чтобы я не опозорилась, и посоветовала: «Ну, одолжите!» – «У кого?!» – «Ну, у Зыкиной одолжите!»
– Неужели одолжили?!
– Нет, обошлась как-то своими силами. Моя приятельница в это время жила за границей и так вдруг возгордилась, что ее школьная подруга едет покорять Америку, что привезла мне почти готовую, длинную – по понятиям 1978 года – норковую шубу, ее только надо было сшить по бокам. Я
– А сейчас у вас есть норковая шуба?
– Есть, в шкафу висит. Но я ее и в прошлом году не надела ни разу, и в этом не надену. Сейчас, когда все стали ходить в норках, шиншиллах в этой нашей какой-то странной, нелегкой и невеселой жизни, противно очень. У меня есть стеганое пальто, ватничек такой симпатичный, вот в нем я с удовольствием хожу.
А недавно со мной опять приключилась история. Моя приятельница привела меня в одно место, где продается кожевенное сырье, сказала: «Это точно для вас, разгул для вашей фантазии – невероятный!» Я клюнула сразу. Я еще помню, как я однажды в Америке зашла в магазин, где продавалась кожа, замша, и чуть сознание не потеряла, представив, что из этого всего можно придумать и сшить. Но тогда это дорого было, и я как вплыла туда, так и выплыла. А тут все-таки положение обязывает, и я уже что-то могу себе позволить… Возглавляет эту фирму итальянец и его русская жена плюс изумительная молодежная компания. Там мне уже ничего не пришлось объяснять про мою смешную одежду. Они очень творчески подошли к делу. Сначала сшили мне такой, знаете, кожаный халат как бы – замечательно! А потом вдруг говорят: «А давайте мы сделаем вам дубленку». При слове «дубленка» я вспоминаю только дурацкую рекламу про телефон «пять-пять-пять-пять», и у меня возникает стойкий тошнотворный рефлекс, о чем я им и сообщила. «Да вы что?! Да мы вам такую какую-нибудь зафигачим!» Все завелись, меня завели, позвонили в Италию, попросили сырья – на одно пальто, «но чтоб лежало, падало и вообще». Когда «оно» пришло, мы стали листать журналы. И наконец я увидела что-то такое, эдакое… все порезанное. Померили мы готовую «неиспорченную» дубленку и стали эту красоту кромсать почем зря. Хозяин был, конечно, в ужасе, но у него хватило мужества это выстоять. Самый хохот был, когда кто-то из девочек не поленился узнать, как называлась та модель, от которой мы оттолкнулись, – оказалось, «королева помойки». Но меня это не только не остановило, а подхлестнуло. В итоге получилось очень даже симпатично.
– У вас свои отношения с Новым годом, с нарядами… А с подарками?
– Подарки – обожаю! И очень люблю дарить сама. Я не умею делать формальные подарки. Тогда лучше не дарить вообще. Дарю всегда то, что именно этому человеку нужно и подойдет, долго выбираю, сочиняю, предвкушаю.
– А какие подарки, вам сделанные, помните?
– Ну, это вышел бы такой большой список! Но самый дорогой подарок для меня – это отношение. У меня есть люди, которые ко мне поразительно хорошо относятся, это очень помогает жить и выживать. Если бы, например, не Лена Назарова, я бы ходила, наверное, раздетой. Если бы не другая Леночка, Сычева, и Рина Баранова, я была бы растрепанной. Они больше меня переживают, если видят меня в кадре не так причесанной. «Галина Борисовна, ну такая ужасная была голова вчера!» А врачи, которых я могу разбудить днем и ночью?! На прогоне «Трех товарищей» у меня так схватило сердце, что я двинуться не могла, а моя Майя Борисовна по телефону диктовала, что и как надо принять. Или моя подруга Наташа, талантливый астролог. Не предсказательница, не гадалка – этих я боюсь до смерти. Но без того, чтобы Наташа мне не сказала, в какой день назначить первую репетицию, а в какой премьеру, я не начинаю работу.
– А говорите, что в мистику не верите.
– Какая же это мистика! Это космос. Астрология – это очень четкая наука. Вот, вспомнила про подарки! Алиса Фрейндлих недавно сделала мне потрясающий! Я даже не сразу поняла его почти что философский смысл. Прихожу к ней на премьеру в Москве. И она мне говорит: «Я тебе уже год не могу свой подарок ко дню рождения передать». Мы с ней обе Стрельцы. И дает мне коробку. Дома я ее вынимаю и ничего понять не могу. Такая картонная коробка, в целлофане, какого-то нестандартного размера. Духи? Слишком большая. И очень несовременная: салатного цвета, какой-то орнамент-модерн вокруг, золотом написано «Париж. Флирт» – и больше ничего. Ну, очень несовременная коробка. А я этот рынок хорошо знаю, я на духах совершенно помешана. Открываю. И вижу такой же несовременный – вопиюще несовременный! – флакон, весь в золотых листочках, с хрустальной пробкой. И наконец бумажка с красивым – тоже несовременным – типографским шрифтом, которая все наконец и объясняет. Короче. За несколько лет до конца тысячелетия во Франции решили каждый год восстанавливать один музейный запах. Тот, что подарила мне Алиса, принадлежит парфюмеру 1700 какого-то года. Но дальше, какое потрясение! Когда я открываю пробку и душусь! Я могла себе представить, что несовременным может быть флакон, нечто визуальное, поведенческое… Но запах?! Он тоже оказался не сегодняшним. Музейный экспонат и в запахе оказался музейным. Им дико подушиться в джинсах, или в брюках, выйти на современную улицу. Он требует других интерьеров, нарядов – вееров, кринолинов, шелеста тафты, понимаете?
– В каких же случаях вы им душитесь?
– А я не душусь. Я его только иногда нюхаю. Запах может меня привести в состояние блаженства.
– Вы так чувствительны к запахам?
– Очень. Я человек не пьющий и очень мало от чего ловлю кайф из вот таких «пороков», обонятельно-вкусовых. Я, правда, еще гурманка в еде. Не буду есть, если невкусно, даже когда голодна. Лучше кусок черного хлеба с солью съем, чем невкусную пищу. Если я ем и готовлю, то это тоже неформально, как и подарки. А запахи… Я давно «растлена» в этом отношении своим папой. В 1940 году они с Роммом снимали «Мечту» (Борис Волчек – известный оператор. – Н.К.). Во Львове, в тогдашней Польше. Я была ребенком, но прекрасно помню, как папа привез со съемок целую батарею флаконов и флакончиков «Суар де Пари» и «Шанель». По тем временам это производило ошеломляющее впечатление. Мы ведь и после войны еще долго сами духи делали. В Алма-Ату, куда эвакуировали «Мосфильм», мы взяли с собой очень мало вещей, это понятно, война, но эти чудесные флакончики пропутешествовали с нами туда и обратно. И вот я росла, из ребенка превращалась в девочку, в девушку, и постепенно пробовала и постигала это богатство. Так что я с детства еще растлилась хорошим запахом. А уж теперь… Я могу себе платье новое не сшить, но духи у меня есть всегда. Почти всегда есть весь «Герлен» и обязательно что-нибудь новенькое – я люблю пробовать.
– Почему именно «Герлен»?
– Потому что это был один из самых ценных подарков в моей жизни. И сделал его Евстигнеев. Евстигнеев! Который не то что про французские, вообще про духи ничего не понимал. Я приехала к нему на съемки, беременная, а в номере на столике стоят духи. Зная эту мою болезнь, он купил мне «Герлен», флакончик назывался «Воль де Нюи». Я запомнила, потому что потом нигде не могла их найти. Но так часто потом вспоминала и эту историю и свое потрясение, что, когда Денис (сын Г.Б. и Евгения Евстигнеева. – Н.К.) впервые поехал во Францию, он первым делом зашел в парфюмерный магазин и привез мне оттуда именно «Воль де Нюи». Это было очень трогательно.
– Вы про Евстигнеева вспоминаете?
– Вы удивитесь, но я вообще не люблю вспоминать. Может быть, поэтому так и не написала книжку. А про Женю меня почему-то постоянно спрашивают. Мы развелись миллион лет назад, у него потом была другая семья, и еще другая семья. Но в зрительском сознании нас почему-то соединили навечно.
– Может быть, из-за Дениса?
– Может быть. Недавно зашла в магазин «Чай» на Мясницкой. Просто было по пути, я все по пути покупаю. Уже выхожу, а навстречу мне женщина. Такая знаковая, представляете? Провинциальная, пожилая, интеллигентная дама – это сразу видно. Сначала отшатнулась от неожиданности, потом осознала, что лицо знакомое, секунду замешкалась и говорит: «Извините, я не ожидала вас увидеть. Я так уважаю вас и так люблю… И вашего мужа я тоже так любила и так уважала». Еще много чего-то хотела сказать, но потом застеснялась и, перекрестив, просто поцеловала. Я целый день была в хорошем настроении. Может быть, я и жива только потому, что мне говорят иногда такие добрые слова.
– Что бы вы пожелали себе и нам в наступающем году?
– Будь у меня золотая рыбка, я бы даже три желания не наскребла. Попросила бы только здоровья. Все остальное, если будет здоровье, я еще попытаюсь сделать сама. Чего и вам желаю.
Светлана Врагова
Сегодня гуманистические идеи погибли. Человек идеи не нужен. Идеалы не нужны тоже. А их гибель – в человечестве, в каждом человеке, в искусстве – всегда говорит о том, что мы в опасности и в болезни. В такой ситуации, в диком заматериализованном мире, где невозможно практически творческое развитие, мы сейчас и живем. Индийская философия называет такое время «железным веком», торжеством «глубоко телесного сознания»..
Издержки глубоко телесного сознания [6]
У автомобилистов есть правило: если перед вами «кирпич», надо выезжать назад. Тупиковая ситуация иногда полезна. Когда понимаешь, что все сложно, – изобретательнее крутится мысль. Чаще листаешь разные умные книжки и больше понимаешь о времени, в котором живешь, потому что его можно отождествить с уже изученным и описанным. Что я, например, и делаю, ища выход из постсоветского пространства.
В конце 80-х, в эту странную эпоху полуренессанса, мы думали: ну все, вот сейчас… кончится время цензуры и догм, и всем нашим кухонным мечтам и духовным устремлениям, которые казались высоки и глубоки, придет черед. Все изменится (а не рухнет), и государство все нам даст, и поменяет свое отношение к интеллигенции и народу, и вступит наконец в нормальные отношения со своими жителями. Короче, прогноз Сухово-Кобылина – «Я в отношении России пессимист. Я был ей настоящим сыном, а она мне – злой мачехой» – перестанет быть актуален. Россия станет родной матерью своим детям.
6
Театральная жизнь. 2002. № 1.