Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Шрифт:
Роман Карцев исполнял небольшую роль молодого волшебника. Кроме этого, в нем должны были дебютировать и двое его земляков из Одессы – Виктор Ильченко и Людмила Гвоздикова (родная сестра популярной киноактрисы Натальи Гвоздиковой). Вот как об этом вспоминает сам Р. Карцев:
«Райкин работал с Хазиным над спектаклем «Волшебники живут рядом», и кто знает, если бы не этот спектакль, я, может, никогда бы не встретился с Витей Ильченко и Милой Гвоздиковой. Там есть два персонажа – молодые волшебники, а совсем молодых в театре не было, и вот, когда я впервые приехал в Одессу в отпуск и там же отдыхал Райкин в санатории Чкалова, у меня возникла мысль найти молодых волшебников в Одессе, в «Парнасе-2». В спектакле «Парнаса» я и увидел Милу, молодую и красивую, и привел ее к Райкину, который моментально пригласил ее на работу в свой театр. Так я невольно разбил ее первую семью и помог встретить вторую в этом театре. А самое главное – тогда я встретил Витю Ильченко, привел его к Райкину, и с тех пор мы с ним работали тридцать лет.
«Парнас-2» меня встретил как легионера из-за границы. Я рассказывал о театре, о Райкине, хотя рассказывать еще было
Во время отпуска мои родители пригласили Райкина на обед. Три дня все жарилось, шкварилось, фаршировалось. Почему-то Аркадий Исаакович пришел один, хотя ел за троих – я в первый и последний раз видел, чтоб он так много ел. Он не поднимал головы! Фаршированная рыба, синие трех видов, салат «оливье», форшмак, отбивные, селедка-скумбрия, бычки, затем жидкое (у нас дома ели сначала второе, затем первое, и так до сих пор), бульон с «мондалах», фаршированная шейка, мороженое… Разговора не было – была трапеза. А мне двадцать два года, а меня ждет девушка, и я придумываю пойти за хлебом, хотя хлеба на столе достаточно, но Аркадий Исаакович все понял и сказал: «Да! Сходи! И не торопись – выбирай свежий».
У них был разговор обо мне, Райкин меня хвалил, отец не верил (он-то меня знал), а мама собирала Райкину в санаторий все, что ему понравилось. В Одессе это закон – дать что-нибудь с собой.
Когда мы с Витей и с Милой втроем появились на сборе труппы, которая состояла из двенадцати-тринадцати актеров, нас встретили почти враждебно. Все одесситы, все молоды, красивы и застенчивы!.. Но время показало: мы очень полюбили этот театр и быстро вошли в труппу…
В это время началась подготовка к поездке в Чехословакию. Райкин вставил монолог Жванецкого, который я читал еще в Одессе: монолог начальника управления культуры, «долбающего» спектакль, этакого жлоба от культуры. Я исполнял его почти в конце спектакля. В карман костюма я закладывал множество красных карандашей и ручек. Публика смеялась, и я выучил монолог на чешском языке. Успех был еще больше. Эта поездка сблизила нас с Витей…
Прага на нас произвела ошеломляющее впечатление. Красавица! Готика! Соборы! Органные концерты!.. Шпикачки! Ночные гуляния, ночью на улице по шпикачке с горчицей и пивом… Успех у Аркадия Исааковича огромный! Мой монолог на чешском принимали прекрасно. Посмотрел чаплиновского «Диктатора». Спектакль театра «Светофор». Затем – месяц в Словакии…
Вернувшись в Ленинград, приступили к репетициям спектакля Хазина «Волшебники живут рядом». Мы, одесситы, играли молодых волшебников – танцевали, пели, бегали, выходили в миниатюрах. Спектакль, на мой взгляд, получился не лучший (как видим, мнение Карцева в этом вопросе разошлось с мнением Райкина. – Ф. Р.), хотя было несколько классных миниатюр. Я весь вечер стоял за кулисами и наблюдал за игрой Райкина…»
В новом спектакле герой нашего рассказа снова играл несколько главных ролей. Например, председателя колхоза Василия Игнатьевича. Напившись, он беседовал с… коровой Джульеттой, требуя от нее принятия высоких обязательств, грозил ей всеми возможными карами за их невыполнение.
Еще один герой – некто Федор Гаврилович Пантюхов – тоже некий начальник, но уже из касты партхозноменклатурщиков. Человек малограмотный, он когда-то попал в руководящие верха и с тех пор остается пожизненным руководителем. Со стороны авторов спектакля это был прямой камень в огород начальников сталинской поры, которые на тот момент все еще составляли значительный процент номенклатурных работников. В начале 60-х Хрущев начал очередные пертурбации в верхах, сменяя старых номенклатурщиков на более молодых, поэтому заинтересованные в этих процессах люди старались ему всячески в этом помочь. Вот почему в тех же СМИ было много материалов на тему «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Райкин с Хазиным тоже включились в это дело, прямо намекая своим сценическим Пантюховым, что, пока многими областями жизни руководят такие вот начальники, добра ждать не приходится. Вот и Марк Розовский в «Комсомольской правде» (9 октября 1964 года) говорил о том же:
«С убийственной беспощадностью к предмету осмеяния и точностью в деталях, репликах Хазин и Райкин расправляются с порождением культа личности, маленьким безграмотным человеком, который попал в номенклатуру и стал пожизненно руководителем. Он глуп и изворотлив, он угрюм и страшен…»
Это тот самый Марк Розовский, который в наши дни не вылезает с экранов телевизоров, гневно клеймит сталинское прошлое и призывает россиян за него покаяться. Видимо, имея в виду преступления пантюховых, которые в далекие 30-е репрессировали невинных граждан. Как мы помним, было такое: в 30-е годы шла война элит, во время которой одни палачи вынуждены были уступить место другим – более прытким и хватким. В результате пантюховы стали теснить во власти кацманов, прибирая рычаги управления страной в свои руки (кстати, отца Розовского, который начинал свою деятельность в Рабоче-крестьянской инспекции при ВЧК Украины, в конце 30-х тоже репрессировали – отправили в лагеря). Потом эти же пантюховы сумели выиграть страшную войну и заново восстановить разоренную страну. При Хрущеве у кацманов появилась надежда, что их снова вернут во власть, но эти надежды не оправдались, поскольку именно тогда оттуда удалили их последнего соплеменника – Лазаря Моисеевича Кагановича. Тем самым пантюховы взвалили на себя весь груз ответственности за страну, а кацманам осталась одна прерогатива – наблюдать за этим процессом со стороны и при любой возможности строго с них спрашивать за любую оплошность. Впрочем, они иногда не только наблюдали.
Например, в экономике тот же Хрущев опирался и на соплеменников кацманов: так, с 1962 года в СССР начался экономический эксперимент, который можно смело назвать рыночным – нескольким десяткам крупных предприятий было разрешено поставить во главу угла не пресловутый план, а прибыль. Разработчиком этого эксперимента выступил харьковский экономист Евсей Либерман. Началось постепенное внедрение рыночных элементов в советскую экономику, что ограничило одну из главных характеристик социалистической экономической системы – плановость и предоставило свободу стихийным рыночным силам. Были и другие примеры привлечения кацманов в экономическую жизнь страны. Однако путь в политику им по-прежнему был наглухо закрыт – там все решали соплеменники пантюховых. Вот почему в спектаклях Райкина все отрицательные персонажи носили русские имена и фамилии, а еврейских не было вовсе. Как уже говорилось, эта тенденция всегда вызывала недоумение у определенного числа русских людей, однако по-настоящему животрепещущей эта проблема станет в середине 60-х годов, о чем речь у нас еще пойдет впереди.
О том, что из себя представлял в спектакле райкинский Пантюхов (а это, повторимся, был собирательный образ многих начальников русского происхождения, двинутых во власть еще Сталиным в середине 30-х в рамках кампании по активному ославяниванию элиты), рассказывает Е. Уварова:
«Фигура Федора Гавриловича Пантюхова монументальна, благодаря расширенным и поднятым плечам костюма она почти квадратна. Отмечается «стольколетие» его «безупречной трудовой деятельности». На застывшем лице запечатлена торжественность момента. Высоко вздернутые брови делали глаза круглыми. В остановившемся взгляде тупая неподвижность, нет даже намека на мысль. Примятые несвежие волосы. Маска с пятачком носа закрывала верхнюю часть лица, а в квадратном подбородке чувствовались жестокость и напористость. Такой человек не свернет с дороги, перешагнет через любые обстоятельства. В обрамлении торжественного венка Пантюхов сидел и слушал юбилейные речи.
Заученными, стандартными словами пионер торжественно приветствовал юбиляра, излагая его биографию. Но вот по волшебству Пантюхов и пионер менялись местами. И теперь уже сам Федор Гаврилович, как бы со стороны глядя на свою жизнь, в небольших сценках-эпизодах воспроизводил этапы своей биографии.
Пантюхов рано понял, что легче учить других, чем учиться самому, это, последнее, он никогда не любил. В юности донос на старичка-учителя помог выдвинуться. Работал культурником, инспектором, уполномоченным: предпочитал «неконкретные специальности». Луженая глотка и активная напористость помогли ему пробиться на ответственную работу, несмотря на то что любое дело, за которое он брался, оказывалось проваленным.
Кем и чем он только ни руководил: и НИИ, где призывал слабые токи превратить в сильные, а полупроводники – в проводники, и транспортом, и трестом зеленых насаждений, и банно-прачечным комбинатом, и филармонией. «На искусстве» он продержался дольше всего: «…с той поры, когда сатиру ругали, и до той поры, когда ее снова ругать начали». Общие принципы руководства были ему ясны: «Идеи не вижу, сегодняшнего дня не вижу», – значительно указывал он дирижеру (М. Максимов). «Какие же идеи, это композитор Глюк, девятнадцатый век», – пытался возразить дирижер. Но всегда оказывались тут как тут бездарности и подхалимы, готовые поддержать начальника.
И хоть «стольколетие» Пантюхова отмечалось торжественно, он по-прежнему оставался на руководящей работе, итог прожитой жизни был не так уж весел. В то время, как другие строили, лечили, что-то открывали, он «драил, вправлял мозги, прочищал с песочком»…»
Позднее Райкин признавался, что, играя Пантюхова, он порой жалел его за жизнь, прожитую впустую. Чувство сожаления придавало трагикомическую окраску сатирической фигуре, как и всей пьеске «Юбилей». Подобного по масштабу обличения сатирического характера в театре и литературе тех лет, кажется, не было. «Я много видел на сцене и читал современных комедий, – писал известный исследователь этого жанра В. В. Фролов, – среди них попадались разные и совсем мало сатирических. И что особенно обидно – сатира, как правило, в наших пьесах мелкая, сюсюкающая, кухонная, смакующая анекдоты из быта… Райкин ведет поиск в общественной, гражданской сатире… И в этом смысле большой удачей является комический характер Пантюхова…»
Отметим, что и тогдашний руководитель страны Никита Сергеевич Хрущев в чем-то был похож на Пантюхова. Он тоже был родом из народной среды, без высшего образования – то есть малограмотный. В молодости кем только ни работал: сначала пастухом, потом слесарем в Донбассе. Тогда же пришел в революционное движение, где был «двинут» на руководящую работу. Попутно учился – на рабфаке, затем в Промышленной академии. В сталинские годы участвовал в репрессиях в рамках кампании по вытеснению кацманов из политики. К своим 60 годам (1954) дорос до руководителя страны, где с лихвой продемонстрировал недостаточность своего образования – перекроил экономику и идеологию страны так, что она пошла вразнос. Да еще имел наглость заклеймить своего предшественника, Сталина, обвинив его во всех смертных грехах, в том числе и в необразованности: дескать, тот воевал по глобусу. Хотя на самом деле из всех советских руководителей, пришедших к руководству страной после Ленина, Сталин был наиболее образованным: вспомним, что его личная библиотека насчитывала несколько тысяч томов, которые он собирал не за красивые корешки, а за знания, которые под этими корешками содержались (все книги вождя были испещрены его карандашными пометками). Хрущев же книги в руки почти не брал, видимо, считая, что его знаний и без того достаточно для того, чтобы руководить такой огромной страной, как СССР. Вот и доруководился: к началу 60-х его рейтинг в народе упал до критической отметки. В апреле 1964 года Хрущев справил свой юбилей – 70-летие (вспомним, как называлась интермедия Райкина про Пантюхова – «Юбилей») фактически при нулевом доверии масс и такой же поддержке своих соратников, которые подготовили за его спиной заговор. То есть на юбилее они пили за здоровье юбиляра, а в уме уже держали его свержение.