Другой ветер
Шрифт:
Горлоедов, не поднимая лица от тарелки, взметнул бровь.
– Ты тот мужчина, о котором хочется рассказывать.
– Расскажи своему педагогу.
– Андрей как будто продолжал недавний разговор.
– Тогда он наверняка заберет тебя к себе в Питер.
Попугай вдруг отчетливо изрек: "Тр-руб-ба дело".
– Если он будет у меня ночевать, - сказала Надя, - тебе доложит об этом Гоша.
– И напомнила: - Сейчас мне бьет торшеры другой дурак.
Снова вспомнив ночь, Надя прыснула в яичницу.
– Хорошо, что не вдребезги!
– всхлипнула она.
– У тебя
Горлоедов ел внимательно, рот его карамельно блестел. Проглотив последний ломтик помидора, он заметил:
– С новым дураком поосторожней - костлявый.
– Идиот, - сказала Надя и задумчиво посмотрела в потолок.
– Он влюблен в меня, он нежный.
– От любви есть верное средство - законный брак.
– Боже мой!
– сказала Надя.
– Кому бы я зла желала!..
Управившись с чаем, Горлоедов вышел в прихожую и потянулся к вешалке за потертой кожаной курткой. Вжикнув молнией, он провел ладонью по колючему подбородку.
– Куплю вторую бритву, - сообщил он.
– Пусть лежит у тебя.
– У меня бывают гости. То-то удивятся.
Андрей притянул Надю к себе и стиснул руками так, что вся она растеклась на его груди, как теплый воск.
– Скажешь, что, кроме них, у тебя иногда бывает нормальный мужчина.
Он отпустил ее. Надя поправила на бедрах халат, подумала и, не найдя что ответить, выдохнула:
– Битюг!
– Привет педагогу.
– Андрей взялся за ручку двери.
– А я в понедельник в Ленинград гоню. Дня на два. Что привезти?
– Что-нибудь.
Горлоедов застучал подошвами по лестнице. Некоторое время Надя смотрела ему вслед, внимательно, но без чувства.
Звонок вдребезги разбил сонный школьный воздух. Учитель не стал ждать, пока в столовую набьются дети, - собрал в стопку пустую посуду, отнес в мойку и простился с буфетчицей.
Каждый вечер до нынешней субботы - вот уже неделю - после уроков он ходил к Наде. Пил чай, старался быть веселым. Вчера следом за ним к Наде пришел Андрей Горлоедов, в его сумке звякали бутылки, которые он не ставил на стол при учителе, он пах бензином, как шоферская ветошь, и был развязным, будто имел на это право. За чаем он напевал, кося прозрачным глазом на хозяйку: "Ми-иленький ты мой, возьми меня-а с собо-ой..." Учитель чувствовал насмешку, но не понимал, в чем именно она состоит. Он ушел Андрей остался.
С неба сыпал мелкий дождь. Запах прелости и сырого железа был теперь не таким острым, как утром. Вспоминая вчерашний вечер, учитель томился. Несколько раз он замедлял шаг у телефонных будок, но, на миг останавливаясь, уныло плелся дальше.
Из дверей колокольни в мокрый простор соборной площади рвался гулкий медноголосый марш. Учитель свернул к отворенным дверям. Внутри за стойкой сидел коренастый гражданин с седенькой войлочной шевелюрой, на бордовом сукне стойки лежали пневматические ружья. В щите с утками и мельницами, с краю, было проделано окно, в глубине виднелся другой щит с прикнопленной бумажной мишенью. Напротив окна, прикованная к стойке металлическим тросиком, вороненым металлом поблескивала мелкашка. Никогда раньше учитель здесь не был.
Сквозь марш он шагнул к мелкашке.
– Проверим
– оживился гражданин. Войлочная шевелюра нырнула под стойку - музыка притихла.
– Пять выстрелов, - сказал учитель, доставая деньги.
– Сколько до мишени?
– Двадцать пять.
– Мало.
В глазах гражданина мелькнул огонек.
Учитель отвел затвор, неторопливо вложил патрон в камору.
Когда на вытертое сукно упала пятая гильза, гражданин скрылся за щитом и вскоре вернулся с мишенью.
– Стреляешь, как Вильгельм Телль.
Учитель взял мишень в руки - пули легли кучно, немного левее яблочка, все в восьмерке и девятке.
– В институте, - словно оправдываясь, сказал учитель, - я был записан в стрелковую секцию.
– Он снова посмотрел на мишень.
– Шестая будет в яблочке.
– Приезжий?
– Гражданин положил на сукно еще один патрон.
– Из Ленинграда. У вас - второй год. По распределению.
Учитель устроил на плече приклад, как вдруг, от невнятного толчка в затылок, оглянулся на дверь - по площади, распластанной за дверным проемом, шел Андрей Горлоедов. Он все это время был у нее! Боже правый, кто бы мне сказал: сколько времени попугай учит два слова?! Андрей пересек асфальтовое поле, ни разу не взглянув в сторону колокольни.
Сильнее вдавив приклад, учитель прицелился и спустил курок. Под новый бойкий марш войлочная голова исчезла за щитом. Учитель повернулся к выходу, в душе была гарь, пепелище. Он стоял в дверях, когда его догнал скачущий голосовой шарик:
– Молоко!
Роман Ильич Серпокрыл возвращался в овощной ларек из столовой, где только что проглотил солянку и биточки, слепленные из чистого хлеба. По дороге он думал о том, что стоило только патриархальной "селянке" поменять букву и выродиться в "солянку", как вместе с внешним смыслом изменилось и содержание того, что под ним крылось. "Изменяется имя - изменяется вещь", ответственно сформулировал Роман Ильич.
Ларек встретил Серпокрыла мерзостным зловонием. Снимая с двери навесной замок, Серпокрыл поморщился и тихо выругал живую природу за то, что она не умеет достойно возвращаться в изначальный хаос. Внутри запах слабел и терялся. Поверх плаща Роман Ильич натянул бывший белый, а теперь серый с ржавчиной, халат, подвинул ближе к весам ящик с помидорами и убрал с окошка заслонку.
Помидоров оставалось пол-ящика, когда он заметил, что к ларьку, помахивая стареньким "дипломатом", подходит учитель. Роман Ильич отсчитал сдачу хозяйке в цветастом павловопосадском платке и сквозь стекло приветливо кивнул соседу.
– Если милый при портфеле, значит, милый без делов!
– Скучный город - некуда податься, - сказал учитель, беспокойно осматривая содержимое ларька.
– Сегодня у вас до странности душистые овощи.
– Это крыса.
– Ах да... От одной крысы такая вонь?!
– Ты б ее видел - поросенок! Ребятня ее палками забила, а она от них под ларек. Там и сдохла. Нынче - пятый день, самый аромат.
Учитель разглядывал скудное убранство витрины. Стекло отражало небо, где медленно свивалось в раковину облако - рваный клок белесого дыма.