Другой
Шрифт:
— Что?
— Что я не такая?
— Ты не такая, а я такой, минус тянется к плюсу.
— Кобель ты Сережа. Я вот так и думала…
— Почему кобель? — Возмутился я. Обидно за друга. — Он же к тебе идет, а не к… У него серьезные намерения, и…
— Ладно, Глеб, — перебил меня Сергей, посмотрел на невесту. — Сашенька, давай все-таки… цирк этот…
— Нет, — отрезала она, — и ты мне обещал!
Сергей пожал плечами, их взгляды разошлись, в воздухе повисло что-то недосказанное, но там и останется надолго, наверное. Все в свое время. Только, ничего я не понял. Чего он там наобещал, дурачок, никого не слушай, забудь про обещания, возьми на руки и унеси, куда-нибудь подальше…
Было уже темно, когда вернулись Антон и Игорь. Вернулись не одни. Еще когда подходили, я услышал незнакомый голос. Человек рассказывал что-то с большим воодушевлением, но я расслышал только "Онега" и "Пегрема", голос вдруг оборвался.
— Анатолий Павлович, а вот и они, — откашливаясь, сказал Антон.
Мы с Сергеем привстали.
— Добрый вечер, — донеслось из темноты.
— Добрый вечер, — сухо ответил Сергей. Надо быть все же приветливей, я бросил строгий взгляд на Сергея и улыбнулся в темноту. Наконец, они подошли к костру, я с интересом разглядывал гостя. Он вышел из-за Антона, торжественно развел руки в стороны и произнес:
— "Пегрема" приветствует Вас!
Я слегка растерялся, не ожидал, думал, приветствие будет классическим, начал мямлить, виновато, растягивая слова:
— Мы благодарим радушный край за… за гостеприимство, за… хлебосольность, и… и владыке этой земли наш поклон… Люди, с восточного острова, что Московитами и Питерцами зовутся… чтят… помнят, и… передают приветы, пожелания доброго здоровья, и…
В очередной раз замешкался, Анатолий Павлович понимающе покивал, осек меня жестом, и дальше громко и выразительно:
— Пегрема воскресла из пепла!
И все, что веками хранила.
Достала из мрачного склепа!
И миру! И людям! Явила!
Затем он подошел к Саше, стал на одно колено, страстно произнес:
— Богиня! Дайте вашу руку…
Девушка стеснительно понурила взгляд, чуть приподняла расслабленную кисть.
После непродолжительного лобызания и ахов, гость поднялся и добавил:
— Боги! Боги! Какая женщина! Как зовут Вас — незнакомка?
Антон поторопился ответить:
— Это Сашенька, невеста вот этого, молодого… Сергей, да… Его так зовут…
— Ах! не успел! — деланно расстроился гость.
— А это Глеб, тоже мой друг.
— Отлично, превосходно! Какие красивые, мужественные лица! Молодцы…
Нависла неловкая пауза.
— Анатолий, не смущайтесь, присаживайтесь к столу, — сказал белорус, подтолкнул гостя к скамье. Игорь вел себя фамильярно, впрочем, как всегда, к этому быстро привыкаешь и перестаешь обращать внимание. Анатолий Павлович и не думал смущаться. Сел за стол, подтянул к себе "Онежскую", рассматривая этикетку:
— Устроились великолепно, превосходно. — Посмотрел на Сашу, — Богиня!
— Вовремя мы вас нашли, у нас как раз ужин, — сказал Игорь.
Анатолий не из тех, кого долго упрашивают, перед тем как угостить. Хлопнул ладошками, потер друг об дружку:
— Очень хорошо, прекрасно! И что у нас, так вкусно, пахнет?
— Тушеночка обжаривается, — ответила, улыбчивая Саша. — Сейчас мы ее с макарошками, и на стол. Любите?
— Богиня! Тушенку — очень, очень люблю. Обожаю. Прекрасно!..
Антон изменился в лице, из подтяжка зыркнул на меня. Во взгляде столько тревоги и сомнений, что я не выдержал, засмеялся. Белорус поддержал, но сдержанней, так, слегка отвернувшись в сторону.
Скоро я справился с собой, наклонился к уху бородача, лицо суровое, голос озабоченный:
— Что я тебе говорил!
Игорь, улыбаясь, показал взглядом на Антона, поморщился, покачал головой, хотел, чтобы я отстал от бородатого.
— Ладно, — говорю капитану, — пусть остается на твоей совести. Но учти, банки я пересчитал.
Как-то потом, я спросил, сколько ему лет, он уклончиво ответил — "двадцать пять". Обычно, так ведут себя женщины, впрочем "у каждого свои тараканы". Дам ему — шестьдесят пять. Невысокий, худощавый, но живой такой, общительный. Любит поспорить, и как показалось, всегда старается быть в центре внимания, впрочем, мы не против, сами поставили его в центр и как гостя этого стола и как хозяина этой земли (как-то пафосно получилось, потом вычеркну).
За вечер, потихоньку, Анатолий Павлович рассказал о себе, правда, совсем немного: был женат, есть дети (уже взрослые), зимует в городе, а все остальное время, здесь; с куда большим интересом, поведал о раскопках, которые вел последние сорок лет.
Еще студентом отрыл фрагменты древней керамики, и началось: здесь все перепахали вдоль и поперек, находили древние поселения, могилы, кузницы, статуи, атрибуты культа, и этому — давно забытому прошлому, он отдал свою жизнь, свое настоящее и будущее.
Раскопали, изучили, переписали, сфотографировали и поехали рыть дальше. А он остался, наверное, просто уже не смог уехать. Стал, чем-то, наподобие, смотрителя музея, его гидом, его душой. Теперь, просто, здесь живет, в тех самых трех палатках: ловит рыбу, сочиняет стихи и водит туристов смотреть на каменных лягушек и уток.
Сергей, все уводил Анатолия куда-то в сторону, все на философские темы: смысл жизни, любовь, справедливость, но тот всегда возвращался к своей любимой "Пегреме"; она для него: и первое, и второе и третье.
Ушел он поздно, в полночь. Я кое-что вспомнил, пришлось догнать на тропе.
Спрашиваю:
— Анатолий Павлович, а в деревню пройти..?
— За холмом, что над вами, тропа широкая, и по ней вдоль воды… упрешься в деревню. А к чему такая срочность?..
Сергей и Саша легли в разных палатках. Мы остались втроем, переглянулись, и не сговариваясь, развели в стороны руки, глаза стали круглыми, лица скривились.