Другой
Шрифт:
Так она еще не улыбалась.
— А я тебе нравлюсь? — спросил я у Маши.
— Нет. Ты ей не нравишься! — возмутился Дима. Крикнул ей: — Иди отсюда — пигалица, не видишь, серьезный разговор!
— Не обзывай ее, она хорошая, — попросил я Диму.
— Я сам решу, как ее называть.
— Больше, не будешь ее при мне, так называть.
— Не зарывайся, Глеб!
— Так, все я пошла, — сказала Лида. — Я хочу танцевать!
— Сидеть! Зараза! Это мне надо? — закричал Дима.
— Ну, так что? Нравлюсь я тебе? — повторил свой вопрос.
— Нет! Нет! Нет! Не нравишься! — настаивал Дима.
— Очень нравишься! — сказала она.
— Может, это любовь?
— Да — любовь.
— А так бывает?
— Нет.
— Значит, точно она! — говорю.
— Глеб, а ты не боишься?
— Чего мне боятся?
— Он тебя уволит.
— Уволю! Уволю! Правильно! Уволю!..
— Не уволит. Дим-Димыч у нас человек дела.
— На роботу можешь не выходить, — прошипел Дима.
— Хочешь танцевать? — спрашиваю.
— Хочу.
— Пошли.
— Уволю. Уволю. Уволю…
Взял ее за руку, и мы пошли танцевать. А все таки интересно "Идти завтра на работу или?.." Нет, придется поработать. Позади причитал Дим-Димыч:
— Сволочь какая. Но отчаянный… За что люблю его… Ну иди ко мне, дурочка.
Лидина голова уперлась в Димино плечо: — Непутевая ты у меня, глупенькая…
Тогда я жил с родителями, с мамой и отчимом. У отчима своя большая квартира, но я не хотел туда. Жил с ними, и кормили и обстирывали, и с отчимом я подружился… С ним и в спортзал — футбол, тренажеры, и в кафе — коньячок, кофе, и дома в карты, до утра…
Через неделю, после дня рождения переехал. Мы с Машей стали жить вместе. Самое счастливое время, когда люди только узнают друг друга. Разница у нас три года, но рядом с ней чувствовал себя стариком. Веселая, наивная, энергичная — ворвалась в мою размеренную, устоявшуюся жизнь. И мне это понравилось. Ни дня покоя, всегда: театры, клубы, путешествия… Ее надо было хорошенько выгулять, и я старался, изо всех сил. Во всем потакал, баловал, и казалось мало, хотелось еще, еще… Не когда ее не обижу, говорил себе, не расстрою, она всегда будет улыбаться… Я неплохо зарабатывал, но наш медовый месяц, превратился в медовый год. Объездили всю Европу, и из Южной Америки уже поглядывали на Азию. Я влез в долги, но останавливаться не собирался. Пришлось продать свой любимый "Ровер", пересел на старенький "Опель". Продал дачу, гараж, и все равно не хватило. На обратную дорогу из Мальты, пришлось одалживать у отчима.
На этом наши путешествия закончились. Но потребность в них, отпала сама собой. И стоило тратить столько денег?..
Сергей купил домик, под Новгородом, триста километров от нас, совсем недорогой. Лес, река, грибы, рыбалка — отлично. Все свободное время, все праздники — там. Мы оккупировали его дачу, хозяйничали, как хотели: построили баню, посадили деревья, разбили огород. Сергей не был против, даже нравилось, что дом не пустует, сам появлялся редко, а со временем совсем перестал приезжать. Работал без выходных, с шести утра до десяти вечера: на дачи, на хобби(катался на Кайте), на личную жизнь, ни на что, времени у него больше не было. Последние два года виделись раза три, и так — мельком в городе.
Жизнь вошла в колею, все стало на свои места: робота, дом, дача, робота… Три года — как один день.
Как-то Маша сказала, что хочет ребенка, и я испугался. Я любил ее, сам хотел детей, и только от нее, но куда ей… Сама еще ребенок. Я сказал: к этому разговору мы вернемся, через два-три года. Ночью, услышал, что она плачет. Обнял:
— Машенька, нам надо поговорить.
— Ты злой, ты не любишь детей…
— Не надо так, зачем ты?.. К таким вопросам, надо подходить серьезно…
— Это как?
— Это жертвы.
— Перестань. Он будет. Такой маленький, крошечный…. Вот представь…
— Ты меня не слышишь.
— Права мама…
— О! Расскажи, лучше, про маму… Любопытствую…
— Какие жертвы, Глеб?
Машенька плакала взахлеб, я включил торшер, погладил ее волосы:
— Маленькая, перестань, что ты?
— Какие жертвы?
— Мне пройдется бросить курить…
— Я согласна… Это все?
— Нам придется бросить пить.
— Я не пью.
— Отлично, опять все мне.
— Ты тоже не пьешь.
— Наивная, маленькая, девочка, даже не представляешь себе величину ответственности…
— Назови причину, хоть одну…
— Причину?!
— Да!
— Хорошо! Ты..! Дети — это… Когда я, еще… даже раньше… Головная боль человечества… понимаешь?
— Причину назови.
— Причину?
— Да.
— Хорошо!
— Чего молчишь?
— Думаю, с какой причины начать.
— Ты меня не любишь! От любимых женщин хотят детей.
— Я хочу, от тебя детей, много детей… И я люблю тебя.
— И что?
— Маша, я задам вопрос, ответь только честно… Это будет плохой вопрос, но я задаю его себе… Часто задаю… В этот мир придет человек, в мир бездарностей и холуев. Он придет, прилетит к нам звездой, и его начнут сжимать, пилить, шлифовать. Грани сотрутся и звезда станет, монеткой, маленькой, серенькой, плоской монеткой. Хитрить, подстраиваться, унижаться, и закрывать глаза, всегда закрывать глаза, потому что смотреть — больно. Научится ходить мимо чужой боли, а иначе станет самым несчастным на земле.
— Что ты такое говоришь?
— Это было в Чите, в аэропорту. Мы встречали папу. Мне десять лет, темно; я сижу в машине. А перед входом в аэропорт лежат трое. Одного запомнил, он ко мне лицом, на нем зеленый пуховик… такой, с кубиками… И люди, человек пять — шесть, две женщины среди них, точно помню… Бьют ногами… тех которые лежат. Долго бьют: минуту, две, отдыхают и опять бьют. А те даже лиц не закрывают, может, умерли уже… Выходит компания, из дверей, тоже — пять-шесть человек, может, думаю — заступятся? Нет. Тоже принялись бить. Тяжелыми ботинками: всмятку, в мясо, понимаешь?.. У одного в руках, бутылка пивная… так, просто вспомнил. Это люди — Маша. Люди. Десять, может их пятнадцать человек было, и что не одного нормального? Каждый… И каждый, в лицо ж гад метит! Кто они? Как они так, подобрались, в одну компанию?.. Все же подонки, как такое может быть? Это — люди, Маша. И я должен отдать им своего ребенка?.. А если он, станет, таким же как они?