Другой
Шрифт:
— Она не станет со мной жить, она уйдет.
— От тебя? Нет. Сама мне сказала. Чего бы я пыжился? Да и… не уходят от таких… Это Машка — дура, еще приползет. Ты не простишь, я знаю, она знает: ты у нас гордый. Лида никогда бы так не поступила. Никогда.
— Я не люблю ее.
— А кого ты любишь? Эту пигалицу? Любишь, когда об тебя вытирают ноги? Ты не спеши. Прикинь. Посчитай.
— Лида — добрый человек, я даже по-своему ее люблю, и тебя тоже — по-своему, Машу… Но я скажу — нет. Я сделаю ее несчастной, нельзя так, нельзя…
— Раньше не спрашивали, женили, и были самые крепкие семьи. Представь — ты уже не лопушок из Купчино, ты член нашей семьи, уважаемый человек…
— Ты не слушаешь меня…
Дима разозлился:
— Что ты там устроил с этими центрами?.. Затеял строительство, без документов! У тебя на руках нет бумаг! На что надеешься? На авось?! Построишь центр, знаешь, сколько заломят за оформление!
— Дима, не первый год замужем. Знаю, что делаю.
— Ты зашился. У тебя восемь параллельных объектов. Половина, вообще без документов. Калькуляция — дерьмо. На супермаркет, в полтора раза превысили лимит. Кто, скупал дома под снос? Что за цены? Это не Рублевка мальчик!
— Не дави на меня. Я знаю свою роботу. Сейчас строю холобуды, оформляю, сношу все нахрен, и строю центр. Так делают в Европе, так делают у нас, что тебе не нравится? На смете по Супермаркету — твоя подпись.
— Подсунул, да?..
— Недвижимость дорожает, строй материалы подросли. И вообще, знаешь?..
Дима, уже спокойней:
— Да я не говорю, что прямо…
— Я соучредитель. Найдешь, за те же деньги директора, с моим опытом и мозгами — только за! Мне в Москве предлагают в три раза больше, — я здесь, только потому, что тут моя доля.
— Хочешь стать "тихим вкладчиком", не выйдет. Долю имеет только тот, кто работает на предприятии.
— Я продам тебе свою, недорого. Я нежадный.
— Как заговорил. Роботу, бегает — ищет, фрондит. Спаскудился ты Глеб. Уже и пожурить нельзя…
— Дима, я не ищу роботу. И ты прав, ты должен принимать участие, — мне нужны твои советы, но не так: Раз в пять лет позвонить и вылить на голову ведро помоев…
— Погорячился я, но…
— Я понял тебя Дима. По поводу Лиды… Думаю, нет… но… терять уже нечего… Я подумаю… но мне ее жалко. Я отравлю ей жизнь. Я знаю.
— Подумай. Вот это уже разговор… Отдохни там…
— Все, счастливо.
— Целую.
Потом ругал себя: "Вот глупый человек, ну зачем дал ему надежду, теперь не отстанет. Возьму, год на раздумье. А там, может, и вправду…"
Машу не видел почти год; она звонила несколько раз: я сбрасывал звонок. Пришло два сообщения: "Надо встретиться" — я не ответил. Так, я остался один.
К маме не переехал, жил в квартире отчима. Понравилось одному."…но одиночество прекрасно!" — слова песни. В них большая доля истины, но только доля… Дома почти не был, ушел в роботу. За неуплату — отрезали электричество, все порывался оплатить, но как-то привык: темнота, свеча, книга — эта темень и тишина гармонировали с моим внутренним состоянием, отражали его. Счастье для меня — смеяться в солнечный день и тосковать в дождь. Как вовремя пришла зима, холод, темнота… Мрак, мне нужен был мрак, даже в белые ночи, плотно закрывал окна шторами.
…ну, ни-то чтобы, совсем один, иногда встречался с одной замужней особой, но это почти не грело. Не мог с ней долго — час-два — все: встаю, одеваюсь: — Не поверишь, дел по горло!.. Бежать… бежать… Опаздываю…
— Мужики свиньи!.. Получил свое, да? Все, побежал?!.
— Ты, можешь, называть свиньей меня, но зачем ты так про ребят?!
— Когда теперь?
— Всегда рад тебя видеть, но сейчас столько дел, столько дел… Дня через два созвонимся, можно будет встретиться…
— А через два дня, скажешь…
— Светочка, не я придумываю правила, подозреваю, земля крутится не тридцать километров в секунду, а все шестьдесят… Никуда не могу успеть!
Я был у нее не один такой. Моего зама, тоже заставляла испытывать чувства вины. Тоже, долго с ней не мог.
20
Это была тяжелая ночь: чуть не попали в аварию, потом, морочили голову в участке, потом, по ней били; все это вперемешку с большим количеством спиртного, шишками, ссадинами и тошнотой.
Антон был против этого ресторана, я тоже. Два голоса против двух, пришлось, подчинится большинству.
Семь утра. Стоянка забита машинами. На улице курили красноглазые мужчины. Громкая музыка, и топот танцующих ног. Крики, смех, посуда гремела, кто-то звал Колю, Нина плакала, сморкаясь, в черное боа пышной брюнетки в откровенном вечернем платье.
"Не плачь Нина, не плачь!" — успокаивала брюнетка, одной рукой хватаясь за перила, другой придерживая за волосы рыдающую подругу.
Зачем она плачет, думаю, — вот я, умираю и не плачу.
Сергей подтолкнул в спину: — Чего уставился, пьяных баб не видел?..
— Нинку обидели…
— Мы отомстим за Нинку… потом…
Игорь шел впереди, повернулся: — А что, сегодня за праздник, откуда столько людей?
Антон сбоку от Сергея, но обратился почему-то ко мне, оглянулся, сказал:
— Там, наверное, все занято, давайте не пойдем.
— Коней на переправу не меняют, Антон.
— Глеб прав, — сказал Сергей. — Кони на переправе не линяют.
Игорь крикну: — Коней на переправе…
Не расслышал, музыка заглушила; из вежливости, улыбнулся белорусу, он засмеялся, я показал знак — класс. Игорь кивнул, и вдруг потемнело. Я потерял друзей из виду. Вокруг толкались незнакомые. Смеялись, дышали в лицо и толкались. Источали запах: пота, косметики, алкоголя и толкались. Ходили по ногам, терлись о бедра, и…
С трудом пробился сквозь толпу, вынырнул возле бара, протиснулся возле кресел — вырвался на свободу. Танцевали, оказывается, только возле входа — там на возвышении несколько музыкантов: ударник, гитара, третьего не видел, он за колонками. Зал большой темный, много столиков, были свободные. Красная скатерть, притушенный желтый свет ламп, клубы дыма. Что-то далекое, из другой жизни; я соскучился по этой атмосфере.