Друзья и возлюбленные
Шрифт:
— Я же не знала, что тебе надо чем-то жертвовать! Не знала, что у тебя столько сложностей и что ты будешь просить меня о понимании. — Софи завязала бусы на шее и неожиданно для себя сказала: — Мама никогда не просит. Ей не нужна моя жалость.
Наступила недолгая тишина. Фергус убрал одну руку с руля и положил ее на колено дочери.
— Я люблю тебя, — тихо произнес он. — И всегда буду любить. Просто у меня сейчас трудное время.
— Ладно, ладно. — Ей захотелось плакать. — Я подожду…
— Родная моя…
— Пока не будем искать мне школу и квартиру. — Она осторожно отодвинулась, и рука
Она схватила бусы и сунула их в рот.
На кухне «Би-Хауса» было чисто, тихо и темно, если не считать включенной подсветки над столом — за ним сидел Лоренс с бокалом шабли. Перед ним лежал клочок бумаги, на котором он вырисовывал сложный орнамент: из маленького шестиугольника выходили замысловатые лабиринты из спиралей и зигзагов. Лоренс часто останавливался и внимательно рассматривал свои руки, словно проводил инвентаризацию всех заусениц, порезов и мозолей. Затем он несколько секунд сверлил взглядом дверь. Никто не входил. Была уже полночь, и даже Джордж с Адамом спали.
Сегодня он не пошел к Джине. Позвонил ей вечером. У нее был веселый голос: Софи возвращалась домой.
— Слава Богу. Она сама звонила?
— Нет, Фергус. Как прошел день?
— В готовке, как обычно…
— Ничего, скоро это закончится.
— Верно.
— Зато никаких бед и приключений — уже хорошо!
Лоренс рассмеялся. Довольно натянуто. Он не смог признаться Джине, что сегодня одно маленькое происшествие потрясло его даже больше, чем визит ее матери. Он шел через бар на лестницу, чтобы подняться к себе, как вдруг через стеклянную дверь столовой увидел Хилари. Она разговаривала о чем-то с Мишель и выглядела как обычно: темные короткие волосы слегка взъерошены, очки в красной оправе, кремовая блузка и синяя юбка, поза — одна рука ка поясе, другая подпирает подбородок, — все это было до боли ему знакомо. Она немного сутулилась и вовсе не казалась грациозной или женственной, скорее неуклюжей, но именно это и поразило Лоренса в самое сердце. Он завороженно простоял у барной стойки несколько минут. Дон до блеска натирал стаканы и что-то насвистывал, а Лоренс все смотрел и смотрел на Хилари, словно то была не его жена из плоти и крови, а сам ее дух, сгущение всех его представлений о ней, воплощенный в этой высокой, стройной и властной женщине, которая никогда не придавала значения собственному образу и не знала притворства.
— Вы чего? — спросил Дон.
— Да так… смотрю…
Дон вышел из-за стойки, все еще вытирая полотенцем бокал для хереса.
— Поссорились?
— Да нет. Но что-то нехорошее назревает.
— Жаль…
Лоренс посмотрел на Дона, который последнее время носил маленькие круглые очки в изумрудной оправе и осветлял передние прядки волос.
— Ей, видать, получше стало, — проговорил бармен. — Миссис Вуд то есть. А то я уж было подумал, что она скоро разболеется.
— Тяжелое было лето…
— Вы бы ее хоть на отдых свезли, — предложил Дон. — Зимой мы дней десять и без вас протянем.
— Спасибо, дружище.
Дон взял пивную кружку и посмотрел сквозь нее на свет — проверить, не осталось ли пятен.
— Подумайте об этом, — серьезно проговорил он.
Лоренс медленно поднялся наверх и, добравшись до третьего
После слов о неразрушенной семье она с ним больше не заговаривала. Конечно, домашние дела они обсуждали, и она даже улыбалась, но без какого-либо скрытого смысла. Лоренс подошел к комоду, на котором в уютной неразберихе детских фотографий, чеков из прачечной, одиноких серег и булавок на протяжении двадцати лет лежали вместе его ключи, щетки и ее косметика. Свои вещи он перенес в другую спальню, но Хилари не заняла освободившееся место. Просто оставила все как есть, будто его вещи могли вернуться.
Когда он спустился на кухню готовить ужин, у него перед глазами по-прежнему стояла Хилари. Она несколько раз заходила к нему, и Лоренс смотрел на нее с восторгом, точно она вдруг оказалась совершенно другой женщиной, ничуть не похожей на тот образ, что за долгие годы сложился в его голове. И в то же время ему хотелось обнять Джину, почувствовать ее присутствие и тепло, понять, что все по-настоящему, хотя в глубине души он и так это знал. Мешая суп, нарезая овощи и давая указания помощникам, Лоренс вновь и вновь задавался вопросом: почему же одна любовь непременно исключает все остальные? Почему их общество, строго поделенное на пары, вынуждает его поступать так беспощадно?
Когда часы пробили одиннадцать, Лоренс не пошел в Хай-Плейс. Он хотел пойти, но просидел на кухне до тех пор, пока мальчишки не вычистили все столы и не закрыли буфет. Лишь тогда он позвонил Джине.
— Я жутко устал, — сказал он, боясь услышать ее расстроенный голос. — Прямо с ног валюсь.
— Ничего страшного, — легко ответила Джина. — Честное слово, все в порядке. Софи возвращается!
И теперь он сидел за кухонным столом с бокалом шабли, рисовал безумные каракули и ждал. Никто не приходил. Лоренс уже допил вино и закрасил почти весь листок, но никто так и не пришел. Часы на церковной башне пробили четверть первого. Он встал, взял бутылку болгарского вина, которое использовал для готовки, и налил себе полбокала.
Дверь отворилась. С замиранием сердца он поднял глаза.
— Привет, — сказал Адам.
Он был босиком, в черных спортивных штанах и бесформенной футболке.
— Я думал, ты спишь…
— He-а, не спится, — ответил Адам. — Я зашел в твою спальню — тебя там не было, потом выглянул в окно и увидел свет на кухне.
Лоренс мягко произнес:
— Спасибо.
— Я думал, ты пошел туда…
— Нет.
Адам плюхнулся на стул, глотнул из отцовского бокала и скривился:
— Фу…
— Два дня открытое стояло.
Сын посмотрел ка отца сквозь волосы, упавшие на лоб, и снова сказал:
— Привет.
— Привет.
— Я увидел свет на кухне и решил посидеть с тобой. Ничего?
ГЛАВА 17
Софи шла очень медленно. Сумка у нее стала гораздо тяжелее, хоть она и оставила в лондонском доме новые постеры и халат, расшитый аистами.
— Пожалуйста, не забирай отсюда все, — попросил ее Фергус.