Друзья и возлюбленные

Троллоп Джоанна

На стенах ее спальни висели новые репродукции, купленные в магазине при галерее Тейт. Фергус считал, что если они хотят жить вместе, то должны выполнять некоторые требования друг друга. Одним из его требований было не тащить в дом поп-культуру. Софи почти не возражала. Конечно, она покричала для порядка, но в действительности новые постеры казались ей куда красивее и смелее прежних, и она втайне ими гордилась. Фергус купил ей несколько напольных подушек в восточном стиле, темно-синюю шелковую рубашку и кремовое кимоно, расшитое аистами.

Поначалу

все было прекрасно. Тони дома не было, он целую неделю работал в каком-то особняке. Софи и Фергус вместе ходили по магазинам, в кино, готовили, и во всем чувствовалась свежесть и новизна. Софи больше не ощущала себя безвольным ребенком, которого заставляют делать уроки. Напротив, она считала себя взрослой. Отец не напоминал ей об учебе; новую квартиру и ее возможную беременность они тоже не обсуждали. Фергус только рассказывал о Лондоне и о своей работе. Однажды он спросил, хочет ли она поговорить о Джине и Лоренсе — Софи не хотела. Ни капельки. «Когда захочешь, дай знать. Такие вещи нельзя держать в себе», — сказал он.

Сегодня утром папа повел ее в мрачный и величественный особняк в районе Сент-Джонс-Вуд, смотреть мебель. Сам владелец редко появлялся дома, поэтому большие темные комнаты им показывал управляющий. Фергус тщательно осмотрел комод, пару стульев и большое зеркало в раме с позолоченным орлом. Несколько минут он уделил длинным бело-голубым вазам, похожим на те китайские, что стояли на подоконнике Хай-Плейс. Затем они медленно объехали на машине вокруг Риджентс-парка (Фергус показывал Софи архитектуру) и отправились домой. «Сегодня приготовим грибное ризотто, хочешь? И откроем бутылочку французского белого маконне», — предложил Фергус. А потом выяснилось, что Тони вернулся на два дня раньше задуманного.

— Это безнадежно, — сказал он. — Наняли меня как специалиста, а сами стоят над душой, обсуждают любое мое действие и без конца жалуются на последнюю реставрацию в 1928-м! Короче, если они не пришлют картину сюда, я с ней вообще работать не буду.

Он поцеловал Софи и улыбнулся:

— Рад тебя видеть. Отличная стрижка. Решила немного окультуриться перед школой?

— Нет, — ответила Софи как можно беззаботнее. — Я сюда жить приехала.

В комнате мгновенно воцарилась неприятная и странная тишина, будто перед бурей. Фергус кашлянул. Софи не нашла в себе сил посмотреть на Тони.

— Милая…

— А?

— Не могла бы ты оставить нас ненадолго? — изменившимся голосом проговорил Фергус.

Она взъерошила волосы.

— Хорошо.

Затем она поднялась в свою комнату и громко хлопнула дверью. Села на новые подушки, взялась за ступни и откинула голову назад, прилагая все физические и умственные силы, чтобы не думать о том, что будет дальше.

ГЛАВА 16

— Почему ты мне раньше не сказала! — сокрушалась Ви, сидя за столом в Хай-Плейс, одной рукой держа кружку с чаем, другой — бирюзовый кулон, подарок Дэна, который она носила на серебряной цепочке.

— Я не могла, мам, — ответила Джина. — Ты

так переживала за Дэна, боялась, что ему станет хуже…

— А ты видно, боялась меня.

Джина склонилась над своей чашкой и заметила, какого ужасного цвета кофе.

— Да.

Ви пришла в десять утра и застала ее в одном халате, Она не позвонила и никак не предупредила о своем приходе — так она поступала раз пять за всю жизнь. Джина проспала, потому что Лоренс ушел поздно ночью и она долго не могла уснуть. Любовью они не занимались. «Прости, не могу, — сказал он. — Даже думать об этом не могу. Все так грустно, что прямо сил нет».

Джина очень испугалась, и этот страх ее разозлил. Она заявила Лоренсу, что тот идет на поводу у Хилари и у детей, что он похож на беспринципного политика, пойманного без штанов и теперь выполняющего все требования последней сильной женщины, с которой он разговаривал. Когда Джина наконец умолкла, ей захотелось, чтобы Лоренс ее обнял. И он обнял, но как-то растерянно, чем снова раздул тлеющие угли ее тревоги и гнева.

— По-твоему, я себя виноватой не чувствую? — закричала она. — Еще как чувствую, уже давно! И не надо намеков, будто мне нечего терять, не обижай меня так, Лоренс! Это моя дочь сбежала к отцу в Лондон! Это я побоялась вовремя рассказать ей о нас, и это я теперь за все плачу!

Наконец он обнял ее крепко, по-настоящему.

— Дети — не оправдание нашим поступкам, — не унималась Джина. — Они нас никогда не простят. Может, сейчас они нас ненавидят, но они возненавидят нас еще больше, если через много лет узнают, что родители терпели друг друга только ради них. Нечестно сваливать на них такое бремя. Мы сами должны его нести.

Лоренс мягко проговорил:

— А вот теперь ты действительно оправдываешься.

— Нет…

— Да, оправдываешься. Джина, единственное, что может нас оправдать, — это наши желания, и вряд ли они совпадают с чьими-то еще.

Она оттолкнула его.

— Лучше уходи.

— Можно задать тебе вопрос?

— Конечно.

— Ты хочешь взять Софи во Францию?

Джина подняла один из бокалов вина, к которым они даже не прикоснулись.

— Хочу, разумеется. Но у нее, как видишь, другие планы. А что?

— Она тоже человек! — вдруг разозлился Лоренс. — А мы совсем не считаемся с ее мнением. И с мнением моих сыновей. Я наконец увидел все с их стороны и уже не могу закрыть на это глаза.

Он поднялся с краешка стола, на котором сидел, и подошел к двери. Джина дрожащей рукой поставила бокал на место: маленький язычок вина выплеснулся на стол.

— Лоренс…

— Что?

Джина склонила голову. Она бы все отдала, лишь бы не задавать этот вопрос, но ничего другого ей не оставалось.

— Ты меня еще любишь?

Он замер возле двери и обернулся.

— Ты же знаешь, что люблю. Всегда любил и буду любить.

С этими словами он вышел в темную ночь, а она легла в постель и не спала до пяти утра, терзаясь, почему он не поцеловал ее на прощание. Потом забылась тяжелым сном.