Друзья Мамеда
Шрифт:
Не знаю, почему Леня назвал меня капитаном соседнего корабля, наверное, потому, что мое место находилось на другой шлюпке. Но все равно мне было приятно. Зато Исе это не понравилось. Он проворчал:
— Обойдется и без знакомства, — и отвернулся.
— Ну, ну! — прикрикнул на него Леня. — Мамед — наш гость и друг, а с гостями надо быть вежливым. Нечего крутить носом. Протяни Мамеду руку.
Иса, не поднимая глаз, протянул мне руку. Я пожал ее, хотя мне тоже, по правде говоря, не очень хотелось этого. Не успели мы с Исой пожать друг другу руки, как снизу послышался веселый голос Гамида:
— Эй, там, на катере, спустить трап!
— Чего тебе, — перевесился вниз Леня. — Чаю принес?
— Принес, принес,
Леня повел носом и понюхал воздух.
— Да тут и в самом деле не чай. Ай да Гамид! И где только ты раздобыл? Вот это я понимаю. А ты ходил, даже кипятка не достал, — упрекнул Леня Ису.
— Не было кипятка. Где же я его возьму? — огрызнулся Иса.
Но его не слушали. И Зина и Валя наклонились над котелком.
— Сок виноградный, — удивленно проговорила Валя.
— Я знаю, где его взял Гамид, — сказала Зина. — Там, в конце парохода, на корме, ребята из совхоза едут. У них с собой целая бочка виноградного сока. Они всех соседей угощали.
Вскоре пришли Коля и Салимат. Принесли хлеба — паек на сегодняшний день — и колбасы. У запасливой Вали оказались с собой помидоры. В шлюпке стало тесно, но все наконец разместились. Леня разлил по кружкам сок.
— У нас дома тоже делают виноградный сок, — вздохнула Салимат. — Дома… — повторила она грустно.
— Ну ладно, ребята, — бодрым голосом сказал Леня, — чего носы повесили! Скоро приедем, снова будем работать. Не маленькие. А то заладили: «Дома, дома»…
— Да, тебе хорошо говорить, а у меня дома мама осталась, — перебил Леню Иса. Он хотел сказать что-то еще, но голос его задрожал, а на глазах были слезы. Иса — он, казалось мне, никогда никого не любил, а только думал, как бы подстроить человеку какую-нибудь каверзу. И вдруг на глазах слезы… Как он сказал: «…а у меня дома мама!» Значит, он думает о ней, переживает!
Я посмотрел на Ису, будто видел его впервые. Большая голова на тонкой шее, бледное лицо, торчащие уши, словно Иса все время к чему-нибудь прислушивается. Таким я его всегда видел. А вот глаза Исы разглядел впервые. У него были большие печальные глаза.
Наверное, не только меня удивил Иса. Валя и Зина хоть и ничего не сказали, но видно было, что их тоже это затронуло. Валя положила свою руку на плечо Зины, обняла ее. Я знал, что отец у них на фронте, а мама умерла. Мне захотелось сказать Исе что-нибудь хорошее. Кто-кто, а я понимал его. У меня дома тоже осталась мама. Как ей тяжело сейчас! Отец на фронте, я уезжаю в дальние края, а Али погиб… Али… Он стоял перед моими глазами. Я не мог представить себе его мертвым. А вспоминал таким, каким видел его, когда он с другими ребятами уходил из аула в армию. Он старался держаться веселей. Шутил со мной и с братишкой Ахмедом. Спокойно разговаривал с отцом, обсуждая какие-то дела. С мамой он почти не говорил. Наверное, ему трудно было с ней быть веселым. Только перед тем, как идти на площадь, он крепко обнял маму. И я вдруг заметил, какой он большой и высокий рядом с мамой. А теперь мама одна с Ахмедом. Наверное, она уже давно встала, подоила корову, приготовила еду для Ахмеда и ушла на ферму. Идет по узенькой крутой тропинке и думает, думает об отце — как он там, на фронте, обо мне… А еще я представляю себе моего младшего братишку Ахмеда. Наскоро позавтракав, он выбегает из дому со старой школьной сумкой в руках, которая когда-то принадлежала мне. Идет по аулу, окликая своих приятелей. Над горами поднялось солнце. Там, у нас в ауле, оно вовсе не похоже на здешнее, раскаленное и слепящее глаза. Со снежных вершин тянет прохладой. Даже летним днем дышится легко и вольно. Зеленеют яркие горные луга, и голубоватый туман ползет по лощинам.
Большой, до отказа набитый людьми пароход везет нас все дальше и дальше от родных мест, но я верю: мы еще вернемся, непременно вернемся. Я приеду в наш аул. Это будет рано утром, так мне это представляется, тихо пройдем мы по еще спящим улицам. Я говорю «пройдем», потому что приеду я не один — я непременно позову к нам в гости и Колю, и Гамида, и Зину с Валей, и Салимат, и Леню, и даже Ису, большеголового Ису с круглыми печальными глазами. Мы приедем в наш аул, подойдем к дому, я тихонько постучу, и мама, решив, что это спозаранку забежала зачем-нибудь соседка, закричит: «Кто там? Это вы, тетушка Аминат? Заходите, я уже не сплю». Она откроет двери и увидит нас. Как она обрадуется и закричит на весь дом: «Ахмед! Ахмед! Вставай поскорей! У нас гости, самые дорогие гости!» А потом будут приходить соседи, и мама будет знакомить их с гостями. А потом соседи будут рассказывать другим соседям на улице: «У Мамедовых радость. Сын приехал с друзьями».
«Неужели этот большой, высокий юноша в красивой форме и есть их Мамед?»
«Конечно, Мамед. Был маленький, а стал большой».
«Да он стал очень похож на Али! Скоро и отец вернется. Он писал, что фашистам приходит конец и воины скоро возвратятся домой».
Я так живо все представил себе, что мне показалось, будто я и в самом деле побывал дома. Другие ребята уже притихли. Наверное, каждый вспомнил о родном доме, о своих близких. Шлюпку медленно покачивало. Внизу, под палубой, мерно стучала машина. Пароход уносил нас все дальше и дальше по безбрежному морю. Чайки куда-то исчезли. Наверное, они не залетали так далеко от берегов.
X
К вечеру второго дня мы прибыли в Красноводск. Еще издали мы увидели город, но когда подошли поближе, оказалось, что это не город, а пароходы и баржи, толпившиеся возле причалов. Весь порт был забит ими. Их не успевали ставить на разгрузку, а из Астрахани и Баку, из Махачкалы и Дербента прибывали все новые и новые транспорты с пассажирами и грузами. Образовалась пароходная очередь. Раньше, когда я жил в ауле, я вообще не знал, что такое очередь. У нас их просто не бывает. Потом уже, в городе, я видел хвосты очередей возле магазинов за продуктами, возле железнодорожных касс на вокзале. Но чтобы стояли в очереди огромные пароходы, такого даже вообразить было нельзя. Наш «Туркестан» тоже застыл на месте. Перестали работать машины, наступила непривычная тишина. Оказалось почему-то, что стоять на месте труднее, чем плыть. Время тянулось очень долго, а мы все никак не приближались к причалам. Люди с беспокойством поглядывали на небо. Оно, как назло, было чистое и ясное… Стемнело, и на черном бархате неба ярко сияли звезды. Я расстелил свою шинель и лег на дно шлюпки, заложив руки под голову. Ребята негромко переговаривались.
— Если налетят фашисты, нам несдобровать, — проговорила Валя, зябко кутаясь в платок, хотя ночь была теплая.
— Сюда не долетят, — успокаивал ее Леня. Теперь он пришел к нам в гости и сидел рядом с Валей на носу шлюпки.
— Раненые говорили: порт хорошо охраняется, — сказал Коля. — Зенитки по всему берегу. Если налетят, сами не уйдут живыми.
— Ребята, а ребята, — раздался голос Гамида, — вы только понюхайте, чем пахнет?
— Чем? — Коля повел носом.
Остальные тоже стали принюхиваться, но ничего не могли понять.
— Эх, вы! — сказал Гамид. — Борщом, настоящим мясным борщом!
— Что ты выдумываешь? — набросились на него. — Только дразнишь.
— Борщ ночью не варят, — сказала Салимат серьезно, — борщ варят утром или днем, чтобы к обеду был готов.
— А я бы, пожалуй, и среди ночи не отказался от тарелки горячего борща, да еще с мясом или с мозговой костью, — мечтательно проговорил Леня.