Друзья
Шрифт:
Тут все высокие слова наготове. О самоотречении зодчих ради того, чтоб решить проблему массового жилищного строительства. Об умении пожертвовать своим творчеством, общественным престижем, о гражданском подвиге архитекторов… Слова эти я знаю. Но не нужно ничем жертвовать, нет даже такой экономической необходимости. Дороже они выходят, эти пятиэтажные бараки, дороже, если все подсчитать. Вот расчеты, посмотрите сами.
Смолеев смотрел, слушал. Отхлебывал горячий чай. Он знал примерно, с чем идет к нему этот человек, что будет говорить. Но что для Медведева было главным из главных, заслоняло
Знал Смолеев, что не с легкой душой расставался Бородин с проектом микрорайона, которым уже хвалиться начал. С ним связаны были у «мэра» собственные честолюбивые мечты: новый район лежал на въезде в город с аэродрома… Не в возможностях Смолеева изменить сейчас что-либо: на то имелось много причин, которые он не мог объяснять.
В конечном счете, что бы ни делали люди, жизнь движется по равнодействующей сил.
Тут ее путь пролегает. Но до этих пор каждый тянет ее в свою сторону, каждый по-своему направить норовит. Наверное, потому по одной своей цели люди не достигали, как было задумано: путь лежит по равнодействующей, а цель намечает каждый свою. И еще то свойство есть у жизни, что даже неправильное поначалу решение она все равно обкатает по-своему. Но он слушал Медведева с интересом.
Перед ним был человек, в котором сильней личных выгод заложено стремление сделать то, к чему он призван. Может быть, в этом и состоит смысл жизни: осуществить заложенное в тебе природой. Такие люди движут жизнь. И движут бескомпромиссно.
– Я видел ваши работы.- Смолеев сломал сушку в руке.- Я мало разбираюсь в архитектуре… (Тут Андрей подумал: «Устраняется или не боится признать?») Жена у меня… Не знаю, может быть… Во всяком случае, она считает, что разбирается.
Мне было интересно.
– Какие работы! – сказал Андрей.- Сам бы я хотел свои работы повидать. У архитектора одна молитва во всякий день: боже, дай…- Хотелось сказать: «Дай умного заказчика», но обидеть побоялся: – Дай заказчика, который бы стоял на уровне своего времени.
Однако Смолеев понял.
– А вы не тактик.
– Нет, не тактик.- Андрей вздохнул и закрыл блокнот.
И тут они встретились глазами, и заглянули друг в друга, и поняли больше того, что было сказано до сих пор.
– А нужно ли, Игорь Федорович? – сказал Андрей, обезоруживая улыбкой, ею же и обороняясь.- Все хотят приспособить тактику себе на службу, а кончается тем, что она приспосабливает человека. И уж где тут принципы, где что?
Откинувшись на спинку кресла, Смолеев смотрел словно издалека. Ни по лицу, ни по глазам ничего не прочесть сейчас.
Андрей положил блокнот в боковой карман.
Дальнейший разговор уже не имел смысла, он ждал, когда удобно будет встать. А Смолеев, глядя на него, думал не впервые о том, что способности и умение пробиваться в жизни – это дается человеку, как правило, в обратной пропорции.
– Что бы вы еще хотели построить?
– Да уж хотел…- Андрей потушил сигарету, встал.- Виллу, Игорь Федорович, виллу.
– Ну, я не думаю, что у вас тут найдутся заказчики,- сказал Смолеев холодно.
– Я ведь серьезно. Мечта каждого архитектора – хоть раз в жизни построить виллу.
Вы поглядите, сколько
– Ну, не с первого толчка,- Смолеев уже прощался.- Когда есть цель, должно быть и терпение.
– Терпение… Терпение есть.- Андрей улыбнулся, потому что хотелось ему сказат?:
«Терпение-то есть, жизни бы хватило».
ГЛАВА XIII
Зима в этом году была поздняя, слякотная. Несколько раз ложился снег и вновь таял, под колесами машин превращаясь в грязное месиво. Погода стояла самая гриппозная. Где-то в глубинах Азии, на каких-то ее островах, зародился новый, еще неведомый вирус и со скоростью реактивного самолета вместе с людьми, в них самих, перелетал океаны и континенты, распространяясь по всему свету.
Разделенное границами и предубеждениями, барьерами языковыми, расовыми, классовыми, человечество дышало одним воздухом, болело одними болезнями. Не ведавший теорий и сомнений мудрецов, гриппозный вирус с первобытной простотой размножался в крови всех народов и рас, равно себя в ней чувствовал, тем самым говоря человечеству, что оно – едино.
Очень в эти дни ждала Аня морозов, очень в них верила. Уже в аптеках города стояли долгие очереди, а кассирши и продавцы повсеместно работали в марлевых повязках, уже половина детей в ее классе болела, но Митя и Машенька держались. И вот подморозило, подсушило асфальт. Повалил снег крупными хлопьями – на голые железные крыши, на шапки и спины людей; в кружащемся снегу зажглись фонари. И чисто среди ночи, светло, бело было в городе. К утру мороз окреп, в огромных серых дымах над трубами ТЭЦ красное встало солнце. Звучно хрустели снежком прохожие, пар валил у людей изо рта, сильней запахло теплым хлебом из булочных.
Как в шубу, город влез в зиму.
Вернувшись в десятом часу, попахивающий вином и потому с шоколадными «Мишками» в кармане – две для Ани, по одной детям,- Андрей застал дома то, что у них называлось «великим переселением народов». Мимо него с подушками и простынями, обдав ветром, прошла по коридору Аня: это в большую комнату переносили Митину постель. Значит, заболела Машенька.
Аня считала, что разделять детей бессмысленно: все равно заразятся друг от друга, пусть уж отболеют разом. Но в последний момент все же отделяла здорового.
– Это ты все с работы шел?
– Понимаешь, Борьку встретил…
– У Машеньки тридцать девять и шесть. Я голову потеряла. Хоть бы позвонил. Ведь трубку снять.
Задерживая дыхание, Андрей заглянул к дочке. Машенька сидела в кровати, свет настольной лампы, направленный от нее, блестел в черных стеклах незашторенного окна.
– Что все говорят: больна, больна… Ничего я не больна.
А голос плачущий, а глазки от температуры маслянные.
Обычно к заболевшему переселялась мать. Но в этот раз, искупая вину, Андрей остался ночевать с дочкой.