Друзья
Шрифт:
Но для меня они – вся жизнь, а ты… Ты и без нас будешь жить. Да, да, это так…
Ты только без своего дела жить не можешь.
И увидела, что он смотрит на нее остановившимся стеклянным взглядом: он не видел ее сейчас и не слышал.
В воскресенье рано-рано позвонил Борька: он узнал телефон профессора. Молодой.
Светило. Дождавшись десяти – до этого часа, ему казалось, профессора по воскресеньям спят,- Андрей стал звонить. По счастью, профессор был не за городом.
Он долго отказывался, басил, не слушая заискивающий голос. Потом вдруг
– Хорошо. Сколько на ваших? Через полчаса можете быть у меня?
Через полчаса Андрей с шапкой в руке стоял в передней профессора. Внизу ждало такси. Профессор одевался. По временам из глубины комнат звучал его энергичный голос, отдававший приказания.
Передняя с блестящим от лака паркетом была увешана по стенам чеканкой, и две яркие африканские маски красовались на видном месте. С недавних пор это стало не просто модой, но как бы удостоверяло зримо, что владелец масок достиг определенных степеней и даже, как можно полагать, международного признания. И еще многое, чему пока еще не нашлось точных определений, удостоверяли эти видимые знаки.
Стараясь не замечать, Андрей почтительно стоял на коврике у дверей, преисполняясь доверием и надеждой: вот профессор посмотрит и скажет, что делать.
Профессор стремительно вышел из стеклянных дверей.
– Что же вы здесь дожидаетесь? И никто не сказал, не провел…
Он надел яркое мохеровое кашне. В расстегнутой шубе крикнул куда-то в комнаты:
– Я вернусь, еще поработаю часочка два-три!
И хоть Андрею стало неловко за него: не мог он не понять, что производилось впечатление широким жестом,- он не позволил себе думать об этом.
– Профессор, такси внизу.
– Ах, вот какое обстоятельство…- Профессор на миг озадачился.- Нет, мы сделаем так: отпустите такси. Поедем на моей машине: мне еще надо будет заехать потом…
Руками в кожаных перчатках он уверенно вел машину по снежным улицам. Андрей попытался было рассказывать дорогой, как заболел ребенок, что было, что делалось, профессор прервал его:
– Ничего не надо заранее. Я все увижу сам.
Но тут же смягчился, счел нужным объяснить отцу:
– Вы приехали за мной, следовательно, хотите знать мое мнение. А вместо этого навязываете свои представления мне. Я должен увидеть непредвзято. Это очень важно.
«Нет, он дельный мужик».- Андрей охотно преисполнился верой. И Аня, открывшая дверь, смотрела на профессора косящими от волнения глазами. Впервые за последние дни она была тщательно причесана, напудрена, подкрашена. С чистым полотенцем в руках она ждала, пока профессор медленно и тщательно мыл руки, взбивая мыльную пену.
Волнение родителей передалось ребенку. Когда открылась дверь и все вместе, пропуская профессора вперед, вошли, Машенька сидела посреди крахмальных простынь (Аня срочно перестелила к визиту) испуганная, в желтой своей пижамке, как гусенок с вытянутой шеей.
Начался процесс осматривания, остукивания, оттягивания век.
– Прошу чайную ложечку… «А-а». Еще «а-а». Еще! Очень хорошо. Свет, пожалуйста,
В эти минуты Аня видела ее не своими любящими, а чужими глазами, и покрывшаяся гусиной кожей Машенька казалась ей сейчас особенно жалкой и худой.
– Вы знаете, профессор, она такая крепенькая была,- начала она оправдываться, едва он вытянул резиновые шланги из своих белых чистых ушей.- На лыжах, на коньках…
С хмурым лицом Андрей одевал дочку: заморозили совсем. Он ждал приговора, страшился, и от этого ему казалось, что Аня говорит мною лишнего и все не то.
– Воспаление легких. Да. Ну и что? Будем лечить! – Голос профессора стал тонким.- Кстати, вот этого,- двумя пальцами, как мышь за хвост, он поднял со стула Машенькин яркий свитер,- избегать! Только чистый хлопок! Только чистая шерсть!
Синтетика – лишняя возможность аллергических наслоений. Вот здесь, на фирменной этикетке, должно стоять «pure wool». И то нет гарантии. Сияющий чистоплотностью и здоровьем, розовый сквозь кожу, свежий, с влажным ясным взглядом голубых глаз, он казался из мира иного, где не болеют дети, где все разумно питаются и носят исключительно «пур вул».
– Век химии, век синтетики стал веком аллергии. Мы не все можем лечить, но многого мы уже можем избегнуть.
Аня значительно взглянула, и Андрей тихо вышел. Он понял ее взгляд.
Все разузнавший Борька сказал утром, что за профессором надо будет заехать и положить в конверт десять рублей. На всякий случай, хоть и были стеснены в деньгах, они положили пятнадцать: профессор все же, неудобно как-то. Но сейчас, прослушав лекцию об аллергии, Аня поняла: надо дать двадцать.
– Ну что он, пап? – спросил Митя, совсем одичавший за эти дни. Сам с собой он тихо играл на полу в солдатики.
Андрей погладил его по волосам:
– Вот закаляйся, сын, не придется их знать.
Он вернулся, когда Аня с волнением спрашивала о том, что мучило ее все это время.
– …я окно тогда распахнула настежь. Может быть, морозным воздухом охватило?
Профессор взглянул:
– Мм-м…
Встал. Подошел к окну. Аня ждала, волнуясь.
Приподнявшись на цыпочки, так, что видны стали носки в яркую клетку, профессор сверху смотрел на свою машину, стоявшую у бровки тротуара.
– Я вот так оставил недавно, и грузовик – представляете? – ободрал крыло.
Нарочно, я совершенно уверен. Все-таки удивительный у нас народ, что ни говорите.
В нашем дворе человек купил «Москвича» цвета «белая ночь». И вот какой-то… трудящийся… вылил на него бутылку фиолетовых чернил. Ночью не поленился встать.
А говорят, мы не трудолюбивы!.. Нет, нас еще сечь, сечь надо! У вас нет машины?
Вы счастливые люди…
Он сел к столу, вынул бланки.
– Подумаем о назначениях. Прежде всего снимем лишнее…
Тут он отменил все, чем лечили до сих пор, и назначил два самых новых, самых последних лекарства: наше и голландское. Выписывая, он каждое произнес вслух, помогая усвоить.