Дубинушка
Шрифт:
Послышался рокот мотора рыбинспекторского катера. Василий отвернул лодку, и катер пронёсся в сторону к дубу. За ним поплыл Василий. В нескольких метрах от берега он забил в илистое дно кол с привязанной к нему сеткой и затем второй колышек забил невдалеке от берега. Сказал матери:
— Сиди здесь и жди рыбу.
— А ты куда?
— Я пойду к дубу и посмотрю, что там делают турки.
Двух кавказцев, назвавшихся грузинами, казаки почему-то окрестили турками. Потом эти «турки» купили в разных концах станицы два пустующих дома, снесли их и на их месте начали строительство трехэтажных дворцов. Два или три десятка здоровых и молодых станичных мужиков они наняли на работу и хорошо им платили. В станице их зауважали, но продолжали называть обидным у казаков словом «турки». Скоро в станице узнали, что эти турки всего лишь представители каких-то богатых людей, а сами же они хотя и имеют много денег, и платят рабочим по триста-пятьсот долларов, но в сущности такие же наемные люди, как и казаки-строители.
Как-то по станице проползла весть, что когда дворцы будут готовы и в них поселятся настоящие хозяева, то эти хозяева купят окрестные земли: один скупит десять тысяч гектаров по правую сторону Дона, другой — столько же по левую, то есть те поля, бахчи и сады, на которых издревле стоит станица Каслинская.
Бабы загалдели:
— А как это — землю скупить? Разве такое позволят?
— Да кто ж и позволить может! Брехня всё это! Зря языками чешут. Спьяну-то и не такое наплетут.
На том станичники и успокоились. Но потом, два года спустя, прошёл новый слух: московская дума разрешила земли продавать.
Опять гуторили:
— Какие земли? Неужто все, какие захочешь?
— Ну, ты и захочешь, так не купишь. А вот из Америки миллионер приедет — тот купит.
— А как же мы будем? По чужой земле вроде бы и ступить нельзя.
— И-и!.. Слушайте вы их! Народ горазд всякую чепуху молоть. Сегодня земля, а завтра, мол, и воздух продавать зачнут, и Дон наш Батюшку Березовский к себе в Англию уволокёт.
Тем закончился и этот разговор.
Ожидали, когда небо посветлеет и взору откроется поверхность Быстрой. Вася по прежнему лову знал: косяки рыбы засверкают под светом звёзд трепетной рябью воды, но сейчас поверхность Быстрой покрывалась тенью от чёрной тучи, и мальчик боялся, что ход рыбы он не уследит. Какая пойдёт? Этого и отец его не всегда мог сказать. Рыбы в Дону много. Косяк мелкой плотвы засветится, а вслед за ним и щуки зубастые воду взбурунят, а там и сом тупорылый под лунным светом воронёной тушей блеснёт, а в другой раз с глубины донской в Быструю свернёт заплывшая сюда с Азовского моря серобрюхая белуха. Но это бывает редко, и если уж царь-рыба величиной с акулу, а то и поболе, вдруг здесь объявится, она скоро на песчаную отмель угодит. И тогда с перепугу реветь начинает и хвостом по песку словно молотом бухает; казаки, и особенно казачки, случайно оказавшиеся в ту пору на берегу, немели от ужаса и Бога на помощь звали. Чудилось им, что дьявол морской в их края пожаловал и ждать им после такого гостя беды неминучей. И вправду ведь! — давно заметили: после белухи непременно что-нибудь случалось: или дом сгорит, или человек умрёт.
С неба вдруг посыпались крупные капли дождя. Татьяна метнулась к черневшему на бугре сооружению с камышовой крышей: его оставили приезжавшие из города рыбаки, и оно ещё хранило тепло их недавнего присутствия.
— Василёк! Иди сюда. Тут постель из соломы.
— Я пойду сетку налажу. А когда рыба придёт, мы услышим, как она плескаться будет.
Дождь полил как из ведра, и Василий, насквозь промокший, прибежал под навес. Татьяна ощупала головку сына и пропела своим низким, почти мужским голосом:
— Э-э, парень! Да ты можешь простудиться. Снимай-ка рубашку и штаны.
— Штаны ничего, не промокли, а вот рубашка…
Татьяна сдёрнула с него рубашку, подгребла солому, потом сняла с себя тёплую, подбитую ватой куртку, укрылась сама и накрыла прильнувшего к ней Василька. Он вначале дробно стучал зубами, весь дрожал от холода, но скоро согрелся и стал прислушиваться к тому месту на реке, где растянул свою сетку. Однако дождь усилился, и Вася незаметно для себя и матери уснул. Во сне он слышал, как где-то, далеко-далеко, на синих вершинах донецкого кряжа Эрдени, раздавался глухой и печальный плач девушки. А потом увидел и саму девушку. Она сидела на верхушке горы и горько рыдала; лил дождь, ветер трепал распущенные волосы девицы, а она всё плакала и плакала. Но вот его словно бы кто толкнул; он проснулся, и услышал, что плачет мама. Она прижалась к его спине, склонила над ухом голову и плачет тихо, почти беззвучно, но сотрясается всем телом, и всё жмётся к его спине, жмётся.
— Мама! — окликнул её Вася.
— А!.. Ты не спишь?
— Нет, а ты?
— И я не сплю.
— А кто это плачет?
— Плачет? Не знаю. Может быть, это я плачу.
— А зачем же ты плачешь?
— Зачем?.. Не знаю, зачем. Грустно мне, Вася. Вот и плачется.
— И не грустно. У нас всё хорошо. И папка нас любит. Он мне обещал нового «жигулёнка» купить, последней марки, большого, красивого.
— Ну, ладно. Если так, то я не буду плакать. А ты спи, спи, сынок.
Вася продолжал:
— А плакать не надо. Люди не любят слабых. Не любят, потому как и сами слабые, и сами часто плачут. Папка говорит: людей сейчас нет, а только мусор остался. Одни пьют, другие воруют, а третьи и сами не знают, чего они хотят. Это ящик их дураками сделал.
— Какой ящик?
— Телевизор. Его ещё голубым разбойником называют. Там, в ящике, будто бы не люди сидят, а бесы с рогами. Я присмотрелся: и вправду — на людей они не похожи. Ну, то есть люди, конечно, но не такие, как все. И кличут их не по-людски: Сванидзе, Хакамада, а ещё и обезьянка чёрная промеж их прыгает. Мне даже показалось, что у неё из-под юбки хвост торчит. Все они силу колдовскую имеют. Скажут: пейте, люди! И люди пьют. Говорят, в Москве или Петербурге все парни и девушки по улицам с бутылками ходят и прямо из горла пиво пьют. А потом хватают друг друга и на глазах у всех целуются. У нас в станице на что уж пьют, а и то казаки бутылку от людей прячут, стараются в сторонку отойти, чтобы, значит, от глаз подальше.
Помолчал Василий, а потом видит, что мать ему не отвечает, а будто бы даже и не слышит его, стал уверять её:
— Я когда вырасту, в рот папироску не возьму и водку хлестать не стану. Не хочу мусором быть, а работать научусь, как мой папа. Он всё умеет делать. И с бедных деньги брать не буду, а что надо, бесплатно сделаю.
— А ты, Василий, философ. И рассуждаешь так, будто взрослый.
— А я и есть взрослый. Мне скоро тринадцать стукнет. Тринадцать — слышишь?..
— Слышу я, Вася, слышу. Отец твой верно говорит: русский народ совсем измельчал. Видно, и вправду, бесы ему душу замутили. На что уж казаки честь свою пуще глаза берегли, а теперь и на них мара нашла. Уж если напьётся какой, страшнее племенного быка бывает. Недаром моя бабка говорила: бык опасен спереди, лошадь сзади, а пьяный со всех сторон. А твоя речь мне душу греет. Не хочешь пить — и не пей, и не кури, и к женщинам относись бережно. Она, женщина, уют и красоту жизни создаёт, род продолжает, — от неё, как от солнца, свет и тепло идут. Недаром на Востоке девочку, а затем и женщину от тёмных сил и дурного глаза берегут, в чёрную материю с ног до головы укрывают. Чистой и весёлой должна быть женщина! Ей муж хороший нужен. Без мужа она что полынь засохшая: куда ветер дунет, туда и несёт её. Нет страшней для нашего брата одиночества. Одинокая женщина как товар залежалый: лежит себе и лежит, а люди мимо проходят. Я вот такая теперь: болтаюсь среди людей, а замуж меня никто не берёт. Потому и плачу часто. Ночью-то лежу-лежу и вдруг слёзы сами польются из глаз. Обидно мне, Вася, и страшно одной-то жить. Хорошо, как вот теперь, молодая и здоровая, а как старость припожалует, да болезни разные. Кто тогда мне поможет и слова утешения скажет?..
— А я куда денусь? Чай, сын я тебе. И Ксюша есть. И папка у нас есть. Я вот скажу ему, чтобы вместе мы жили. И жениха тебе искать не надо. Есть же у тебя муж. Да ещё какой! И водку не пьёт, и делать всё умеет.
— Добрый ты у меня, Васяня. За эту твою доброту великая любовь тебе от людей выйдет!
Туча, простучав последними каплями по камышовой крыше, свалилась за лес, и небо, умытое дождём, заулыбалось звёздами, засверкало далёкой синевой известных человеку и ещё не открытых, но посылавших на землю свет галактик. Невдалеке от старого дуба, со стороны Дона, потянулась трепетная рябь рыбного косяка. Но ни Татьяна, ни Василий косяка не увидели; они безмятежно спали, свившись в комок и щедро согревая друг друга. К счастью, с того берега зорко следил за подводным царством вездесущий Евгений. Его разбудили ребята, неожиданно прикатившие на большом баркасе из районного центра. Их было человек тридцать; беспризорники, осиротевшие за годы проклятой перестройки, потерявшие родителей от нестроения жизни: от остановки фабрик, мастерских, развала колхозов и совхозов. Они услышали, что какие-то иностранцы хотят увезти их в Италию и там распределить по семьям, желающим приютить беспризорных русских детей, которых в России теперь миллионы. И оно бы хорошо, многие ребята и девочки мечтали о таком счастье, но кто-то им сказал, что это только говорят, что их приютят в семьях, а на самом деле они попадут в клиники, где будут брать у них кровь и вырезать органы для лечения богатых людей. Ребята очень испугались и ночью же с попутным катером поехали к дяде Жене, у которого они не однажды были и ловили с ним рыбу. Дядю Женю они нашли спящим в своём просторном пикапе. Старший из ребят Павел разбудил его и рассказал о замыслах двух иностранцев, которые, кстати сказать, жили в Каслинской и сейчас укатили наверх к Дону на катере рыбинспектора.
— Молодец, Павлик, что привёз из города бездомных ребят. Они-то по своей малости замысла извергов понять не могут, а мы с тобой примем меры. Только ты о нашем уговоре ничего и никому не говори. А то ведь…
— Он посмотрел в сторону Дона: не стучит ли там катер с двумя иностранцами…
— У них руки длинные. Любого из нас достать могут. Ты ребят от себя не отпускай, мы с тобой частный детский дом организуем, тогда и посмотрим, как это они наших ребят в Италию переправят. Я давно думаю об этом — всех беспризорных в нашем районе собрать и усыновить, и нормальную жизнь для них наладить. Есть у меня такие люди и в городе, и в районе, — помогут они нам.