Дубровский. Дело князя Верейского

Туман

I

Ненасытно и равнодушно, как прачка солёную треску за ужином, город заглатывала мутная желеобразная бездонная лужа. Только на Rue Eustache de Saint Pierre за час в ней канули дюжина юбок, не меньше – собачьих хвостов, шпага унтер-офицера морской пехоты, три выкуренных до половины испанских сигары и даже Notre-Dame de Calais. Четыре предела храма растворились в мареве, как сахар в гроге, чей аромат здесь источали все – от кормилиц до гробовщиков.

На улицах Кале разве что незрячие чувствовали себя комфортно. Атмосфера

Мешай туман лишь горожанам, было бы ещё полбеды. Так нет, он словно огромный сторожевой пёс разлёгся на выходе из французского порта и перекрыл кораблям вход/выход из него. О том, чтобы в ближайшее время преодолеть каких-то тридцать с небольшим вёрст пролива Па-де-Кале и оказаться в английском Дувре, не могло быть и речи.

Об этом уведомили в администрации порта, о том же судачили и голоса в тумане. Если молва вторит официальным сведениям, это явный признак истинного состояния дел: одни не накручивают, другие не занижают.

II

Путешественникам в западне оставалось лишь хмелеть от вина, щекотать нервы за картами или изучать достопримечательности наощупь. Отец с сыном оказались лишены даже выбора.

Их обычно принимали за деда и внука: мужчина – с седоватыми баками и лицом с резкими чертами, как у профилей монархов, отчеканенных на монетах стран восточней Альп; мальчик же скорее унаследовал черты матери – тонкие и изящные, такие придают художники ликам юных греческих богов, ещё не развращённых нравами Олимпа.

Экскурс чужестранцев ожидаемо не задался: пришлось довольствоваться знакомством с алтарём Кафедрального собора Богоматери. Как рассказал церковный привратник, главную часть храма создали ещё во времена Людовика XIII из каррарского мрамора, специально доставленного из Генуи. Когда мальчик положил руку на алтарь, то тут же отдёрнул её. Ему показалось, что он дотронулся до большого холодного яйца вкрутую. Такими приходилось часто закусывать в дороге. Он уже дал себе слово, что, когда вырастет, в его доме будет табу на эту еду.

Вечером в порту их ждала всё та же песня от дежурного офицера, что и днём:

– Только сумасшедший капитан отшвартуется или поднимет якорь в такую видимость. У нас, в Кале, таких нет. Да и в Дувре тоже. Так что, господа, наберитесь терпения. И не уплотняйте свою желчь досадой. Грог вам в помощь! Бог даст, завтра-послезавтра погода наладится.

III

Путешественникам указали, где можно неподалёку остановиться. Консьерж гостиницы «Macha» числился в заведении ещё и барменом, так что для начала предложил налить рома. Отказ не испортил ему настроения, и мужчина принялся судачить про злосчастный туман. В Кале других достойных тем для бесед не имелось. Словно тут давно никого не пыряли ножом из ревности или не забивали до смерти в уличной драке. Хотя, с другой стороны, для жителей портового города это всё могло быть делом обычным и уж куда менее значимым, чем гидрологические капризы Ла-Манша.

– Да, мсье, летом здесь редко когда туман держится более двух суток. Зимой – да… Тогда, бывает, и на неделю заляжет. Хотя, скажу я вам, в августе это не самая большая неприятность. В это время и смерчи в проливе не редкость. Так что всё не так плохо.

Говоривший являл собой редкий на таком месте тип оптимиста-всезнайки. При этом – не корысти ради, а в силу склада своего характера. На это даже возраст не влияет. Вот и мужчине за стойкой, одетому хоть и чисто, но весьма небрежно, что скорее бы приличествовало художнику, чем работнику гостиницы, было лет тридцать. Но таким он наверняка являлся и в двадцать лет, и останется им в пятьдесят.

IV

Исчерпав дежурную тему, француз вернулся к делам насущным.

– Назовите своё имя. Извините, но нам следует регистрировать всех постояльцев. Кале – пограничный город.

– Верейский. Князь. С сыном Кириллом.

– О, ваша светлость! Вы поляк? Впрочем, какое мне дело. У нас крайне редко останавливаются титулованные особы. Сразу предупрежу: в «Macha» нет хороших номеров. Мы больше портовая таверна. Хотя и для офицеров, а не матросни. Может, где-нибудь в центре пожелаете остановиться? Например, «Сторожевая башня» – приличное место. Она на Оружейной площади, рядом с башней, построенной шестьсот лет назад по приказу Филиппа I, графа Булонского.

– Вы достаточно осведомлены для простого консьержа. А хозяин в курсе, что вы спроваживаете гостей к конкурентам?

– Ваша светлость, я лишь люблю свой город и горжусь его историей. А что касается мсье Дефоржа, то ему самому не нужны проблемы с привередливыми гостями. Он говорит, что… как это… Ах, да! От них больше головной боли, чем дохода. Уж простите. Иногда он выдаёт такие странные поговорки.

V

Пальцы гостя замерли в кошельке. Консьерж заподозрил, что он вдруг оказался пустым. Но наконец постоялец отозвался:

– Дефорж… Дефорж… Как-то мне уже доводилось слышать это имя. Он не бывал в России? Да и «Macha» – это ведь русская форма имени Мария.

– Вон оно что, вы русский! Ваша светлость, во Франции труднее найти тех, кто не был в России. Здесь 1812 год будут помнить ещё долго. Я, правда, знаю об этом только по рассказам ветеранов. Не следовало Наполеону идти на Москву. От этого было бы лучше всем. А что до хозяина, то он никогда не говорил о русской кампании. Да и вообще – собеседник из него никудышный.

Тут словоохотливый консьерж оглянулся по сторонам, лёг грудью на стойку и поманил князя жестом, приглашая приблизиться. Верейский нехотя всё же слегка подался вперёд.

– Я думаю, что он был в Московии, – заговорил француз тихим голосом, его едва мог расслышать Кирилл, стоящий подле отца. – Рану свою – у него рука сохнет – должно быть, там же получил. Ещё у хозяина есть… друг не друг, слуга не слуга – но человек, преданный ему чрезвычайно. Сдаётся мне, он из тех, ваших, мест. За четыре года я не слышал от него никаких других слов, кроме «да» и «нет». Дефорж окликает его: «Гр-р-ри-ша-а-а». Что за имя?! Честное слово, я бы так даже собаку, будь она у меня, не назвал!