Дубровский. Дело князя Верейского
Шрифт:
– Что теперь-то вспоминать, – миролюбиво парировал Верейский. – Вы ведь тогда тоже не поздравить нас с Марьей Кириловной явились.
– А где же она? В России осталась?
– Да. Навсегда.
– Что так?
– Она умерла.
Услышав это, Дефорж разом осунулся всей фигурой, словно караульный после смены на часах. Потянулся к бутылке. Её тёмное стекло, показалось, обрело какой-то траурный отблеск. Он налил себе и князю и, не дожидаясь, когда тот возьмёт свой бокал, осушил свой до дна. И только потом заговорил.
– Извините. Мои соболезнования.
– Ничего.
Сказав это, Василий Михайлович едва кивнул на сына и представил:
– Кирилл.
Мальчик встал и склонил голову в знак приветствия.
– Дефорж… – начал было в ответ мужичина на французском, но затем, понизив голос, перешёл на русский: – Да ладно… Когда ещё доведётся побыть самим собой… Владимир Андреевич… Дубровский.
XII
Хозяин гостиницы замолчал. Появился Вотье в сопровождении повара и гарсона. Главным блюдом ужина стал фазан.
– Ничего нет лучше запечённой до хрустящей золотистой корочки дичи, приправленной щепоткой шафрана! – священнодействовал Вотье. – Остаётся лишь оттенить всё это ярким букетом любимого вина Наполеона! Я поначалу сомневался – может, это затронет ваши патриотические чувства. А потом решил, что вы, ваша светлость, человек просвещённый и лишены условностей и предубеждений.
Дефорж-Дубровский с нескрываемым удивлением слушал Вотье.
– Вы, Поль, очевидно, имеете в виду бургундское «Жевре Шамбертен», что изготавливают в департаменте Кот-д'Ор из винограда сорта Пино-Нуар? – отозвался с улыбкой князь.
Маска довольства сползла с лица всезнайки. У него опустились руки, и златобокий фазан едва не вынырнул из гнезда, обустроенного из спаржи на на блюде Нимфенбургской фарфоровой мануфактуры.
Верейский тут же не преминул, по русскому обыкновению, подбодрить терпящего фиаско:
– Полноте… На самом деле про любимое вино французского императора в России не в курсе разве что помещики из забытых богом деревень. В 1812 году казаки генерала Платова отбили целый обоз с бутылками «Жевре Шамбертен» с печатью Наполеона. Свой трофей Матвей Иванович направил не в казну, а пустил в коммерцию, так что в Российской империи оно стало весьма известно. Говорят, что вино это востребовано в среде новомодных наших литераторов.
XIII
Но слова князя не могли утешить Вотье. Он откланялся и с прямой спиной направился к бару. Там уже истекала слюной по ямайскому рому компания офицеров военно-морского флота.
– Вы упомянули про новомодных литераторов. Кто сейчас на слуху? Кажется, тысячу лет ничего не слышал об этом, – вернулся к разговору Дубровский.
Верейский поначалу развёл руками, но затем нашёлся, что ответить:
– Ну, так сразу и не знаю, что ответить… А, вот среди молодых в силу входит Пушкин. Александр, кажется… Стихи действительно встречаются толковые. Кирилл, будь добр, прочти то, что недавно мне декламировал.
Мальчик отодвинул тарелку с фазаном, которого терзал хоть и с соблюдением этикета, но повадками голодного волчонка. Вытер губы салфеткой и хотел было встать, но отец остановил его жестом руки. Промочив горло сельтерской, Кирилл стал читать наизусть:
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой: я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубрав, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой: люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят…
– Это же словно про Кистенёвку мою, – прервал, не дослушав, Дубровский и тут же осёкся. – Извините, юноша. Спасибо вам.
XIV
Хозяин «Masha» сделал знак Вотье и распорядился подать шампанского. После хлопка пробки какое-то время лишь серебряные вилки и ножи гостей чиркали о фарфор. Фазан же перед Дубровским так и остался нетронутым. Между тем бокал уже не раз являл своё дно.
– Я хочу увидеть, – наконец прервал молчание Дубровский.
Князь сперва вопросительно поднял брови, но затем отозвался, на свой лад истолковав просьбу:
– Вы о портрете Марьи Кирилловны? Да, у нас с собой. В номере. Кирилл может принести.
Сын в ожидании просьбы отца отложил приборы, но теперь уже Дубровский остановил его.
– В моей памяти образ Марьи Кириловны запечатлён навсегда, и вряд ли мазня какого-то губернского богомаза превзойдёт его.
– Тогда не понимаю, – отстранил свой бокал Василий Михайлович.
Бывший гвардеец выдохнул, как если бы решился осушить не легкомысленный фужер с «Veuve Clicgot», а невозмутимый стакан хлебной водки, и произнёс:
– Саженье.
Слово щёлкнуло неожиданно резко и глухо, как удар курка армейского пистолета об огниво при осечке, и заставило князя двинуть бровью.
Из Рюриковичей и Палеологов
I
«Господин Верейский!» – в начале XIX века в гостиных Российской империи уже редко о ком так докладывали лакеи. Повывелся род. Что до фамилии, то считали её польской либо бело— или малороссийской. Действительно, немало Верейских на тот момент относилось к польской шляхте. А между тем потомком древнего русского удельного княжеского рода и носителем титула являлся лишь Василий Михайлович.