Духовный лик Польши. Католики и католичество
Шрифт:
Всё это — не глубокое. У наших подвижников такие «специалисты» были бы в числе новичков, да ещё и наставление получили бы охлаждающее. А здесь, может быть, он скоро и начнёт уже помышлять о себе, что дело подвигается.
И это не исключительное явление.
Marie Terese, de l'Enfant Jesus, задалась прямою целью быть святой (р. 53). Жизнь её, самой ею написанная, хотя и по послушанию.
… Всё это не православное. И скажу — не высокодуховное.
Да, организация большая. Но это — человеческая организация и духовно неправильная.
10 МАРТА.
В КОСТЕЛЕ. ЭЛЕМЕНТАРНАЯ «МИСТИКА»
Только что ходил туда молиться утром. Трудно. Ничего не выходит. Стоишь, развлекаешься умом.
А вот католики, — было человек 10–12, - просто, естественно и задушевно чувствуют себя. И опять мне лучше на душе стало, когда видишь этих простых душой людей; и ближе становишься к католикам (не к католическим принципам, а — людям). И думаешь: вот они сейчас и не думают ни о папе, ни о его «привилегиях», следовательно с ними меньше препятствий сближаться; а как только «папа», «главенство», так — «проволочное заграждение», как я выразился о. Тышкевичу; тотчас в душе протест против этого первенствования, раздражение; и любовь (хотя в зачаточном состоянии) начинает снова тухнуть в сердце. Но думаю: что им до любви, «принцип» важен. Ну, тогда и нечего думать о сближении. Путь к нему только через любовь и смирение: «мать и страж всех благ — любовь», говорит св. папа Григорий Двоеслов (Lib. VI, Ер. 40). Нужно возлюбить «смирение, посредством которого может сохраниться и согласие братьев, и единство всей Христианской Церкви» (Lib. V, Ер. 18). «Да исчезнет же» посему «из ума христианина желание присвоить себе хотя как-нибудь» что-либо такое, что могло бы «уменьшить честь других братьев в какой бы то ни было степени» (Lib. V, Ер. 43).
Потому нужно стараться и «очень усердно молиться и настойчивыми молитвами умилостивлять Господа Всемогущего» «устранить от единства и смирения Церкви зло гордости и раздора» (там же), «дабы До тех пор, пока в мире сем почитают честь всех епископов, Всемогущий Господь сохранил бы у них (почитающих) и их собственную» (Lib. VIII, Ер. 30).
А сам он так про себя говорит: «Поверьте мне, что если бы потребовала необходимость, то ту честь (honorem), которую мы получили», «ради истинной пользы мы скорее бы её оставили, чем держались» (Lib. V, Ер. 43).
… Причащались. Но об этом после.
Одна из причастниц после мессы обходила все картины с изображением Христа страдающего (всё прочее завешено теперь) и «созерцала», становясь на колени (Это называется у них: «крестный путь» совершить.): а там-[то] Его побили, когда Он падал под тяжестью креста, то оплакивали жёны иерусалимские; то ещё что-нибудь такое и «жалобное» и «страшное» и богомерзкое. И всё это для того, чтобы расшевелить сердце, привязать к любви Христовой.
… Нет, это всё деланное, человеческое, естественное. Так истинная мистика не дозволяет (см. «Мысли»). Это всё не глубоко, ибо не духовно; а нервно, не благодатно, а естественно. А посему, как утренняя роса до первого солнышка. И эта дама «сострадательно» качала головой Господу Иисусу; а потом вдруг вижу, что она уже… поправляет свои перчатки, которые, видимо, нехорошо были натянуты… Ну, быстро же «жалость» испаряется. А, поправив, она снова начала умильно смотреть и сочувственно качать головой.
Не то, не то, не то. Это — духовное младенчество, но воображающее себя близким к высотам мистической жизни во Христе. Так лишь деточек у нас (да и то лишь в интеллигентных семьях) учат: «Смотри, детка, какие злые люди: бьют Его Доброго!» И «детка» плачет. Но взрослым духовно, хотя даже и женщинам, Господь говорит: «Не плачьте обо Мне, а — о себе», или «не прикасайся» по-человечески; или «не ищи осязанием ран тела поймать Дух», — это уже апостолу Фоме дан был упрёк. У нас, у православных, иначе: пришла в голову мысль о страданиях Спасителя; тотчас же, не останавливаясь воображением своим ни одной минуты на физической стороне мук Его, немедленно перенесись к своей грешной душе и воздохни «о себе»: «Господи, прости меня грешного!» Вот где центр нашей психики (см. подробнее «Мысли»); ибо Господь сошёл ради нас, Он — «Путь», а потому должно стремиться к цели, ради которой Он сошёл — спасению нашей души: «не плачьте обо Мне, а плачьте о себе.»
Конечно, скажут, что всё это и они признают. Конечно. Но я и не противополагаю, как чёрное белому; а лишь указываю различие в степени духовной жизни с точки зрения чистоты, истинности и высоты.
11 МАРТА.
ХОРОШИЕ КАТОЛИКИ
Третьего дня я посетил пансион, где католики так любезно питают О. В. О., чтобы поблагодарить их за неё.
Во главе сестёр стоит soeur superieure (настоятельница), мать Филомена. Молодая ещё женщина, — лет сорока, — чистое лицо, довольно худое, аскетическое; ясные глаза, говорящие о такой же душе; смиренное настроение; монашеская искренняя выдержанность и наблюдение за собой; грустное (ибо чему веселиться на этой земле изгнания нам, грешным) выражение всего лица — приветливо-доброе; без аффектации и фальши обращение.
«Прекрасная монахиня!» — невольно говоришь себе без всякой натяжки и даже — с уважением и любовью.
Она составила бы украшение всякому монастырю.
И, конечно, любовь к Богу у неё сильная. И, вероятно, она духовную работу свою проводит в «тайне» души своей.
Встречал я в России инокинь более божественного содержания, почти преподобных. Мать Филомена ещё молода и «просто хороша» духовно, прекрасный «человек», отличная христианка. Но и это велико. Слава Богу. При прощании я попросил у неё молитв, а также и у двух других, вместе бывших. Но то уже, чтобы не выделять её. Они все трое поклонились мне в ноги и поцеловали руку.
Две другие напоминают наших русских монахинь: м[ать] Екатерина — очень полная старушка, напоминает какую-либо игумению, а послушница (сестра) Домитилла — таких же при игумениях молодых послушниц.
О них нечего говорить особо: обычные, но тоже не худые.
Я весьма рад, что увидел такую хорошую католическую инокиню. Вот сближение исповеданий может быть не через догматические споры и не через папство, а через христианское настроение, просвещённое Божией благодатью смирения, любви, чистоты, веры и подвига. Иначе будут бесплодные слова и вражда, и споры без конца. Лишь в благодати — объединение. А её-то и мало, особенно у меня, грешного. При речах спорю, раздражаюсь. Всё это — плохое человеческое. Лучше бы молчать и не богословствовать кающемуся, по словам св. Иоанна Лествичника… А уж если и говорить, то всячески смиряясь и воздерживаясь, а не мня о себе много. Господи, помоги мне, окаянному, спаси всех нас.
… Здесь, в монастыре, в общем все хороши. А есть и особо нравящиеся мне (кто я такой, впрочем, чтобы судить по своему чувству?); например, брат Михаил, прислуживающий и мне: скромный, тихий, труженик, молчаливый, со спокойно-весёлым лицом. Из болгар он; может быть, славянская натура и предыдущее воспитание подготовили такую почву? Правда, у наших лучших послушников образуется скоро более напряжённое внимание «внутрь себя»; а у него — просто тихая, хотя и не особенно глубокая вода. Но всё же — хороший послушник. Нужно бы ему развиваться далее в «созерцательной» жизни, то есть в более внутренней работе над собой, а после — и в молитве. Удастся ли это ему впоследствии?..
Ныне был в костёле. Многие после исповеди причащались. Не буду говорить по существу таинств (см. «Мысли»); но многие уходили от Святых Тайн с чувством духовного смиренного и внутреннего настроения. И я, глядя на них, переживал то же почти настроение, как и при виде и православных причастников и причастниц, а именно: умиление, радость от их веры смиренной и преданной Христу Спасителю.
… Исповедовались хорошо, видимо. Вот интеллигентный старик склонился на колени в ожидании своей очереди, размышляя о грехах своих смиренно. Вот женщина вышла из исповедальни, — серьёзная, вдумчивая, спокойная, но сосредоточенная, — и села на скамеечку, видимо, переживая ещё состояние исповеди. Ко мне подошёл какой-то грек, спрашивая, умею ли я говорить по-гречески. Видимо, принял меня за грека по одежде православной. Я, конечно, должен был отказаться. Ему нужно было исповедаться; а по-французски он, должно быть, плохо говорит. И тоже простой, — и по душе, и по положению, — вроде рабочего. Лет пятидесяти пяти уже.