Дурман-звезда
Шрифт:
И правда, тьма. Смрадная, гнилая, паскудная...
Лязгает снаружи засов. Дрожит огонек свечи, почти угасает в протухшем воздухе. Чего тебе, кабан жирный? Отстань, дай подумать спокойно. Сосредоточиться надо, понял? Мозгами пораскинуть - мне умный человек посоветовал. Ты вот знаешь, пенек, что твари из тени следуют друг за другом? Одна уходит, другая лезет, пепел ей в зенки. Чего им надо, как полагаешь? И задуй уже свой огарок, глаза болят...
Течение тут спокойное, тихое. Медуза, вон, колышется еле-еле. Мерцает, щупальца тянет. Ну да ладно, они в Серебряной бухте не ядовитые. И вообще,
Ну, чего ты морщишься? Сама подумай - светит и светит, надоело уже, сил нет. А здесь хорошо - приятная тень, густая. Куда ты спешишь все время? Давай посидим, отдохнем спокойно. Я уже забыл, как это бывает...
...Ясень проснулся и не сразу понял, что изменилось. Потом сообразил, наконец, что больше не лежит на тюфяке с соломой, а занимает вертикальное положение и при этом не может пошевелиться. Похоже, его снова притащили в комнату для допросов и пристегнули к стенке. Вот только он совершенно не помнил, как все происходило. Наверно, следовало обеспокоиться этим фактом, но он ощущал только вялое недовольство - не дали досмотреть сон.
– Ну вот, - произнес во мраке знакомый голос, - другое дело. Продолжим, юноша. Вы не против?
– Соскучились, светлый брат?
– осведомился Ясень.
– Никак без меня не можете? Как вы две недели продержались, не понимаю.
– Шестнадцать дней, - уточнил собеседник.
– Вы немного со счета сбились.
– Прошу прощения, расслабился. Обстановка располагает.
– Я знал, что вам понравится.
– Простите, что повторяюсь, но к чему этот балаган?
– Поверьте, это было необходимо, - жрец шагнул ближе, и Ясень ощутил аромат дорогого мыла.
– Вам надо было кое-что вспомнить. Кое-что очень важное. И, по-моему, у вас получилось. А теперь, не сочтите, пожалуйста, за бестактность...
Он наклонился к уху пленника и тихо, но отчетливо произнес:
– Зачем вы пришли из тени?
– Чего?
– переспросил Ясень.
– Не спешите, - сказал жрец терпеливо.
– Подумайте хорошенько. Или, может быть, хотите подсказку?
Линзы, передающие свет, на этот раз были настроены по-другому. В подземелье проник единственный луч, не толще гвоздя. Он уперся Ясеню в грудь и медленно пополз вверх. Остановился, достигнув ложбинки под кадыком. Ясень почувствовал жжение, запахло паленой кожей. Боль нарастала с каждой секундой; он застонал, стиснув зубы, а потом из горла вдруг вырвался сиплый сдавленный рык.
– Вот, уже лучше. Зачем ты выполз из тени?
– Да пошел ты, - прохрипел Ясень и уточнил, куда.
Предстоятель кивнул, словно принял к сведению. Луч погас, и снова стало темно. Ясень судорожно дышал. Собеседник вежливо сделал паузу, потом сообщил:
– Как вы понимаете, это только начало. Последняя проверка, если угодно. В ближайшие часы вам будет очень нехорошо. Я пока ухожу, но мои люди, естественно, за вами присмотрят. Позовут меня, когда
– Послушайте, - сказал Ясень, сдерживая себя, - вы делаете ошибку. Этот знахарь, старая сволочь, написал какую-то хрень, а вы поверили на слово. Я ему ноги поотрываю...
– Да на здоровье, - сказал предстоятель.
– Но это позже. Сначала закончим дело.
– Что там было, в письме?
– Я же говорил - ваша смерть.
Он вышел, лязгнул засов, и солнце вернулось. Уже не луч, а снова поток, шквал золотого света с примесью гнили. Ясень зажмурился, но сияние проникало сквозь веки. Боль стала видимой, превратившись в тысячи раскаленных крупинок, которые неслись сквозь багрово-желтую мглу, впивались в лицо, раздирали кожу. Ветер-свет разрывал его на куски; разум стонал в горниле солнечной вьюги.
Вьюга и пепел...
Человек на стене вдруг замер, перестал конвульсивно дергаться.
Мысль была простая и четкая.
Огонь не может причинить ему вред, потому что давно поселился в нем. Надо было просто об этом вспомнить.
И отныне не забывать.
Прежнего Ясеня больше не существует. Он сгорел еще там, на поле, где тоже мела метель. А его тело, память и мысли достались новому Ясеню, который познакомился с Кристой, попался в плен и висит сейчас, прикованный к стенке.
Наверно, жрец имел в виду нечто совсем иное, но подсказал идею - умри, если хочешь отсюда выйти. Точнее, вспомни, что давно уже умер.
...Двое тюремщиков, сидевших возле двери, вздрогнули, когда пленник поднял голову к свету и растянул губы в мертвой улыбке. Глаза раскрылись, и оттуда хлынул огонь. Вспыхнули волосы, загорелась одежда, лопнула кожа. Тошнотворный дым заполнил подвал. Пламя изменило оттенок, стало пурпурным, и оковы начали плавиться, как восковые свечи. Человек в огне рывком отлепился от стенки, шагнул вперед.
Двое у двери не поддались панике. Переглянулись коротко, после чего один, ни слова не говоря, выскочил в коридор, чтобы привести помощь; другой потянул из ножен клинок. Живой факел остановился напротив, повел плечами, словно проверяя подвижность. Языки пламени побледнели, нехотя улеглись. Теперь казалось, что фигура облита застывающей лавой - оранжевое на черном.
Бывший пленник с нечеловеческой быстротой метнулся вперед. Уклонился от удара мечом и выбросил руку, сминая чужое горло. Мерзко захрустело, и охранник безвольной куклой упал на пол.
...Ясень стоял над трупом, прислушиваясь к себе. Боль не ушла, но уже не рвала на части, а стала ноющей, словно бы застарелой. Кожа постепенно принимала нормальный цвет. Огненный шторм рассеялся; вместо него между полом и потолком кружился лиловый пепел. Или, скорее, зола, горелая пыль - хлопья были мелкие, как песчинки. Солнечные лучи, пробившись сквозь эту взвесь, падали на стену, где остывали разорванные оковы. Свет по-прежнему казался резким и неприятным, но уже не мог ослепить.
Человеческие чувства, вроде бы, возвращались. Во всяком случае, Ясень сообразил, что стоит совершенно голый, если не считать слоя копоти и обугленных лоскутов, оставшихся от одежды. Прикинул, не позаимствовать ли штаны у задушенного тюремщика, но вместо этого поднял меч. Времени уже не было, в коридоре загрохотали шаги.