Дурная кровь
Шрифт:
— Есть.
— Тебе почём знать? Может потоком снесло. Или сломал кто непоседливый.
— Ему бы за такое спину сломали. На ближайшие тридцать вёрст мостов боле нету. Ещё с тех времён повелось, когда границу защищали. Нападёт враг, — переправу поджечь и стоять, покуда всех не перебьют.
Колдунья поёжилась, живо представляя, как гибнут воины на этой стороне, чтобы враг не пробрался на ту.
— Нельзя же так, — тихонько проговорила она.
— Только так и можно, — жёстко отрезал Верд. — Воины для того и существуют, чтобы стоять в строю и таких, как ты, дурёха, защищать.
— Такие, как я, может, и сами за себя постоять могут!
Охотник едко хмыкнул.
— Могут! — с жаром повторила дурная. — Я столько лет одна жила и ничего, никто не обижал! Почти… Но я всё равно справлялась!
Наёмник сильнее прижал к себе колдунью, точно она могла выкрикнутой глупостью накликать беду.
— Справлялась она. Ты ютилась в глуши на самой границе страны. Тебе повезло дожить до… сколько там тебе? Двадцать? Двадцать два?
— Девятнадцать, — нехотя призналась девушка. — И в деревне меня скоро перестарком бы кликать начали!
— Дурой. И не скоро, а уже кликали.
— Сам дурак…
— Вот отвезу тебя… куда приказано. Станешь как сыр в масле кататься. Есть люди, которым дела нет до суеверий. Богатые, влиятельные люди. Такие, как ты, у них под крылом отлично приживаются! Вот там можешь мнить себя самостоятельной, сколько вздумается.
Она как могла сильно обернулась к наёмнику. Поймала его взгляд, точно льдом приморозила.
— Верд, — тонкие пальцы сжали полы плаща, — ты же можешь этого и не делать…
Как же не хотелось смотреть в эти синие чистые глаза! Отвлечься, рыкнуть, шугануть дурную…
— Тебя разве спрашивал кто?
— Верд, пожалуйста. Я не просила тебя ни о чём…
— Не просила?! — наёмник прикрыл один глаз, подсчитывая: — Каурку не бей, потанцуй, на привал в лес остановись…
— Верд, — перебила дурная. Она коснулась шрама на его щетинистом подбородке и повторила с нажимом, с жаром, будто пыталась вложить в это слово куда больше, чем могла: — Пожалуйста.
Боги, если в вас и правда есть хоть немного справедливости, уймите эту девку! Пусть не сверкает холодное пламя в синих очах, пусть не алеют губы, к которым так и хочется прильнуть!
Наёмник с силой развернул её носом к дороге и куда грубее, чем следовало, рявкнул:
— Сдохнешь одна! Никто и не вспомнит.
— Никто? — узкие ладони легли на уздечку, нежно погладили лошадиную шею. Напряжённую лошадиную шею. Шею… Лошадиную… Вчера так же нежно они касались его, Верда, плеч. — Совсем никто не вспомнит, когда я умру?
Пока охотник замешкался, она резко натянула поводья и спрыгнула наземь. Упала, провалившись в снег, подскочила и кубарем скатилась вниз, к реке.
— Вернись сейчас же!
— Зачем? — не то смеётся, не то плачет. Дурная… — Никто же не вспомнит, если помру!
Санторий, до того дремавший в седле, очухался:
— Чего это она?
— А нужен повод? — буркнул наёмник, спешиваясь. — Дурная же!
— Да и ты не лучше, — сообщил Санни затылку приятеля, когда тот уже достаточно спустился, чтобы полениться вернуться и расщедриться на оплеуху.
— Поднимайся немедленно! — велел мужчина.
— Или что? Я так глупа, что прямо тут на месте и кони двину? Без тебя, думаешь, и часу не протяну?
— Да ты и минуты без защитника не протянешь! Живо марш к лошади!
— А не пошёл бы ты! — лаконично предложила колдунья, упирая руки в бока.
— Сама иди! Пешком до моста! Давай-давай, поглядим, как запоёшь, когда пятки отморозишь!
И, вместо того чтобы вернуться в седло и дождаться, пока девка и правда устанет али окоченеет, Верд рванул вперёд. Колдунья отскочила, попятилась, опасливо ступая на лёд.
— Поймаю — задницу надеру так, что сесть не сможешь!
— Поймай сначала! — Талла прошла ещё немного, привыкая к ненадёжной опоре.
— Выдеру!
— Надорвёшься!
— У, дурная! Всё равно ж никуда не денешься! — наёмник тронул носком сапога речные оковы, но лёд тут же затрещал под его весом, промялся. — Представить не можешь, что с тобой сделаю, как только доберусь!
Колдунья, рисуясь, гарцевала по льду туда-сюда: не достанет тяжеловес лёгкую лань, как бы ни старался!
— Что интересно? Вчера, помнится, ты раньше струсил, чем я!
Любопытство Сантория вскипело так сильно, что полоснуло жаром по лопаткам наёмника. У Верда аж щёки от смущения загорелись. Хотя нет, от злости. Конечно же, от злости.
— Спасибо бы сказала!
— Спаси-и-и-и-ибо! — дурная показала язык и пошла по реке, аки посуху, дальше. — Дурой зовёшь. Спасибо! Считаешь, что дунь на меня, — развалюсь. И за это спасибо! На себя злишься, а на мне срываешься. Спасибо! Спасибо! Спасибо! — она топнула ногой и… провалилась.
Взвизгнула, взмахнула рукавами, как птичка, и целиком нырнула под воду. Только чёрная полынья и осталась.
— Талла!
Пока ещё Санторий отыщет в чересседельных сумках верёвку, пока распутает, примотает, пока спустится…
Верд сиганул вперёд, не задумываясь. Скользнул на животе, ощущая, как проваливается и влажнеет лёд, как царапает холодом. Вот сейчас, сейчас… покажутся над водой тонкие бледные пальцы, уцепятся за острозубый край льдины… Но течение сильно, а Талла, лёгкая, нежная, не одолеет его в одиночку.
Он набрал в грудь воздуха и, с треском увеличивая полынью, нырнул следом.
От мешающего плаща удалось освободиться уже под водой.
Темно. Холодно. И лёгкие разрывает на части жаждой вдохнуть.