Дурная кровь
Шрифт:
Охотник резко сел, отталкивая девушку.
— Не для того эти метки.
— А для чего же? — Талла на коленях подползла и умостила подбородок на его плече, любопытно рассматривая ладони наёмника. Потянулась коснуться мерцающего треугольника, но Верд спрятал руку под одеялом. Как мальчишка, правда что…
— Иди спать, дурная, — велел он, меньше всего на свете желая, чтобы девчонка послушалась. Она и не стала.
— Гонишь меня…
Обиделась. И правильно! Охотник в друзья к колдунье и не набивался! Ему вообще друзья не нужны!
— Гоню.
— Думаешь,
Она набросилась со спины, переплетя пальцы на его груди.
— Надеюсь на это. Тебе же лучше.
В ответ Талла звонко чмокнула его в щёку.
— Ты же не провидец. Откуда знаешь, где мне лучше? — и чмокнула ещё раз.
Тут бы наёмнику расплыться, как всегда расплываются мужики, получив поцелуй, но нет. Злость вскипела, грозя вырваться отборной руганью. Он ухватил девку за предплечья, уложил навзничь, нависая сверху. Испугайся! Закричи, забейся, дурная! Охотник не друг тебе, никогда им не станет! А она улыбается, не пытаясь вырваться. Лежит, доверчивая, нежная, едва потеплевшая от смущения.
— Молодая, глупая девка! — рыкнул наёмник, наклоняясь ниже, чем следовало бы, чтобы сохранить хладнокровие. — Ты не знаешь мира! Не видела, на что он похож! Эти метки привели меня к добыче! К тебе привели! И я забрал тебя из дома, потому что никто и никогда не вступится за дурную, проклятую колдунью! Потому что, как бы ни лебезили перед тобой селяне, ни один не станет рисковать жизнью, чтобы тебя защитить! Потому что, если бы служки короля явились раньше меня, тебя бы уже казнили!
— Я же говорила, что ты спасёшь меня, — серьёзно кивнула Талла.
— Нет, дура! Я не спасаю тебя! Я тебя продаю! Мне до тебя дела нет! Лишь слежу, чтобы ты не сдохла, пока не отдам тому, кто заплатил! Заплатил мне за тебя, понимаешь? Заплатил за твой дар!
— Видимо, у этого кого-то много денег.
Она попыталась вывернуться и Верд, восторжествовав, поймал её подбородок, не давая отводить взгляд:
— Ты не выживешь на воле! Ты глупая, наивная девка! Продавая, я тебе услугу оказываю, ясно? Но делаю это ради денег, а не ради тебя, поняла?
Ну когда же, когда дурная разревётся? Почему всё, что она делает, она делает не так, неправильно, невовремя? Почему не разумеет, что должна прятаться от мира, а не наслаждаться им?!
— Поняла, — синие глаза светились непокорным, скрытым прежде огнём. Быть может, дурная куда умнее, чем прикидывается? — Поняла, что ты меня боишься.
— Чего-о-о-о?!
Всё-то у этой девки не так! Боится? Он?! Да Верд вообще никого на свете…
— И себя боишься, — добавила колдунья. — И больше всего на свете боишься оттаять.
Что сказать? Чем отплатить за простые, но режущие, как нож, слова? Куда бежать, чтобы скрыться от горящего взгляда синих глаз, как заставить замолчать дурную девку?
Он прижался губами к её рту. Напористо, зло. Пусть знает, пусть чувствует, кто здесь сильнее! Пусть не смеет говорить то, что он и сам себе сказать боится!
Давай же, дурная! Укуси, забейся, закричи!
А она разомкнула губы, с готовностью, с нежностью и жаром принимая поцелуй. Ей бы ненавидеть… А она ласкала, наслаждалась им. Хмурым суровым наёмником с колючим взглядом, который поклялся никогда и никого не впускать в своё сердце.
Нежная, мягкая, горячая… И такая красивая! Она целиком отдалась, доверилась, открылась. И кому?!
Тяжело дыша, Верд отстранился. Резко и быстро, точно девушка оттолкнула его, хотя Талла, напротив, недовольно застонала, оставшись в постели одна. Дал себе пощёчину, чтобы успокоиться.
— Дура! — зло бросил Верд.
— Сам дурак! — не осталась нахалка в долгу.
— Спать иди!
Она натянула одеяло до макушки:
— Иду.
— В свою кровать иди!
Показала язык, вызвав у Верда совсем не те чувства, которые собиралась, этим жестом. Отчётливо проговорила, удаляясь:
— Ясно.
Охотник плюхнулся на подушку и до боли растёр ладонями лицо, лишь бы избавиться от наваждения. Наваждение не исчезало. Лишь обиженно сопело на соседней кровати, не засыпая и не давая уснуть Верду.
Утром оба молчали. Не смотрели друг на дружку, как сконфуженные любовники, слишком поздно осознавшие ошибку.
— Одеяло.
— Взяла.
— За седлом надо.
— Ясно, — оба переглянулись, точно слово могло вернуть их в прошлое и исправить то, что случилось. Или то, чего не случилось. Но невысказанное так и осталось ледяной коркой на губах.
Непривычно тихая Талла заставляла охотника скрипеть зубами и лишь сильнее злиться. Благодарить должна, дура! Нарывалась же на грубость. И на кой-чего другое нарывалась, так что вдвойне благодарна должна быть, что хоть один из них не совсем пустоголовый!
— Санни надо забрать, — почти равнодушно напомнил Верд. Нет, он его обязательно всё-таки бросит. Но где-нибудь потом, не в этом городе.
Талла попыталась вскарабкаться на отдохнувшую Клячу, едва Верд затянул ремни на свежепочиненном седле. Соскользнула с одной стороны, с другой. Потом легла животом поперёк и задрала ноги, пытаясь хоть так умоститься. Охотник вздохнул и, зафиксировав дурную под мышкой, понёс к Каурке.
— Я одна поеду! — заупрямилась Талла.
— Я разве спрашивал?
— Я тоже разрешения не просила!
— Сядь сказал!
Он привычно устроился позади, придерживая девку в поясе. Причмокнул кобыле. Обнадёженная отсутствием всадника Кляча покорно пошла следом.
Санни обнаружился в Доме Желаний. Где бы ещё? Вот только сам дом на прежний уже не походил.
Двери не успевали захлопнуться. Туда-сюда бегали полуголые ругающиеся мужики, заливающиеся смехом бабы и, что особенно странно, детишки, ошарашенные не меньше остальных. Ярко накрашенные, неподобающе (или подобающе, с учётом профессии) одетые работницы госпожи Ласки истово осеняли себя знаками всех Богов поочерёдно и пытались расквасить лбы в поклонах.