Дурная кровь
Шрифт:
— Чаго? Не слышу! Никак малохольныя помощи у бабушки просють? — уточнила старушка, неторопливо перевязывая косынку узелком на лоб. Птенчик смотрел на неё, как на умалишённую и безопасное место покидать не собирался.
— Нам разве что помощь Бога с Ножом пригодится, — служитель топнул по всунувшейся в дом ноге.
— Ну так считай, он уже здесь, — маленькие тёмные глазки сузились до крошечных щёлочек; старушка необычайно проворно для её возраста спрыгнула на пол и двинулась к окну, на ходу выуживая из бездонного кармана передника рогатку. — Ну т-ка, мелкая, подай бабушке из сундука холщовый мешочек, а то годы уже не те бегать за каждой мелочью.
Птенчик мог бы покрутить когтем у виска: хозяйка явно совалась куда-то, куда соваться не следует. А ведь, если она сгинет, кто насыплет ему зёрен и отжалеет мелко порубленное куриное яйцо? Петух спустился следом, громко хлопая крыльями. Морда его, и без того разбойничья, приобрела совсем уж злодейское выражение.
Талла метнулась, передала свёрток, набитый чем-то тяжёлым. Старуха долго придирчиво выбирала и, наконец, достала из него маленький металлический шарик. Прицелилась, сощурилась, прикусила язык от азарта и…
— Ар-р-р-р-р-р-ра! — взвыли от боли снаружи.
— Ну, чаго встали? Ещё дробину подавайте! — не оборачиваясь, она требовательно протянула горсть.
Новый выстрел, и ещё, и ещё…
— О, вы поглядите! Валле! Валле! А, не слышит, окаянный! Да он и при жизни на одно ухо глух был… Н-н-на! От, теперь и на второе оглох! А вон, никак, Евлампий Толстый шатаится! Точно, он! От шельма! Получай! Кто бабушке прошлой весной долгой и мучительной смерти желал? О, а вона и дед мой идёт! Не трожь его, служивый, подпусти поближе! Он мне при жизни так и не сознался, чаго с дыдлой Кочерышкой у него было, так мы это сейчас повыясняем!
— Вряд ли он вам что-то вразумительное ответит, уважаемая, — Санторий перестал цветом щёк напоминать полотно: теперь дверь они держали вдвоём с Вердом, а это дело оказалось куда проще.
— Ну дык а зачем мне отвечать? Мне отвечать не надо! — старушка аж восторженно подпрыгнула, особенно удачно одной дробиной пробив сразу двух мертвяков. Первый печально рыкнул, трогая пожелтевшими пальцами дыру в груди, второй и вовсе не смог подняться. — Мы его приложим хорошенько, бабушке всяко приятно будет!
Верд понимал, что стояли они недолго. И как бы иначе? Четверо, если считать сумасшедшую бабку, против толпы трупов. Любого мастера меча сомнёт бесчисленное воинство. А хоронили на прилегающем к Крепости кладбище очень и очень многих…
— Последняя, — Талла подала лесничихе дробину, вывернув мешочек наизнанку в поисках ещё хоть одного завалящего снаряда.
Наёмник выдохнул и на мгновение опустил веки. Он знал, что этот момент наступит. Старуха, мигом растеряв прыть, попятилась от подоконника. Петух, напротив, скакнул на него, взъерошивая немногочисленные перья и угрожающе куд-ку-кудахтая. Полоснул кого-то когтями, клюнул, выпрыгнул в снег, чтобы преследовать добычу, но быстро оценил масштабы действия и сиганул обратно, предпочтя смерть трусливую, но отсроченную.
— Ну ничаго, — потёрла шершавые ладошки Рута. — Бабушка уже своё пожила, бабушка на покой уйдёт громко!
Санни безнадёжно швырнул топор на пол и тут же его бережливо подобрал:
— Они хоть к утру разойдутся?!
— Раньше, малохольный, раньше. Они всякий раз через меня идут к Липкам, а там разворачиваются и обратно. Уже к первым петухам их не слыхать…
— Так они ещё и обратно пойдут?!
— Пойдут, пойдут. В Липках-то жрать уже некого, все закончились… Словно всех перебить решили, поганцы! Но бабушку так просто не возьмёшь! Бабушка в этой избе без малого восемьдесят годочков прожила, здеся и помрёт!
— Но хотелось бы всё же без нас, — пролепетал Санни.
— А что, служитель, плохо разве собрались? Заводи свою погребальную, а мы с седовлаской устроим резню, какая и в посмертии этим гадам запомнится!
Верд смущённо пригладил словно посыпанные пеплом волосы. У старухи коса тоже не чернеет молодостью, так что ж как седовласка, так сразу он? Небось у лесничихи жизнь поспокойнее, чем у наёмника была… Он рубанул прорвавшегося мертвяка поперёк. Ну, может, и не сильно спокойнее…
Зажмурившись, Талла размахивала кочергой. Обороняйся она одна, давно бы получила ядовитый укус, но Верд следил, чтобы ни целиковые мертвяки, ни их отделённые, но не менее ядовитые конечности, к ней не подобрались.
А мертвяки прорывались.
— Что встал, седовласка? Или прикажешь бабушке за всех отдуваться? Ну так бабушка может, токмо потом тебе так всыплет, чтобы не ленился, что пожалеешь, ежели цел останешься!
Ещё один влез в окно. Талла задела его кочергой, а старуха нахлобучила раскалённый котелок на голову и, задрав юбки, рисковым ударом ноги выпнула на улицу. Наёмник метнулся помочь, но тут же пришлось вернуться к другу.
— Верд! — не в силах удержать дверь в одиночку, служитель действительно начал тихонечко вспоминать молитвы, но те оказывались то праздничными, то свадебными.
Сколько выдержит человек, заражённый ядом мертвяка? Простоит хоть четверть часа?
Сколько нужно трём людям, чтобы забаррикадироваться в тесной избушке? Да примерно столько же.
— Заколачивайте избу! — гаркнул наёмник, уверенно направляясь к выходу.
— А ты… — Санторий не закончил, и так ясно.
Рута метко плюнула в окно, чем изрядно оскорбила, но и затормозила изумлённого разложенца.
— Дурной! — ёмко высказала она своё мнение.
— Знаю, — процедил Верд.
— Верд?! — лишь колдунья не понимала, что это все так помрачнели. — Куда ты?
Мужчина ответил не ей, а себе самому вполголоса:
— Выполнять обещание.
Четыре шага до двери.
— Верд…
Три шага.
— Верд!
Два шага. Он кивком отогнал Санни и перехватил меч.
Один, последний шаг. Ещё бы секундочку, чтобы в последний раз нырнуть в синие глаза-омуты, из которых так не хочется выныривать…
— Ве-е-е-е-е-рд!!!
Уши заложило от крика. Ложки-поварёжки, ножи и разбитые в пылу сражения черепки зазвенели, отзываясь. Медленно, как в воду, выскользнула кочерга из бледных пальцев колдуньи.