Душа
Шрифт:
— Как у тебя дела с Саввой? — спросила я, когда Альбина догнала меня на ступеньках лестницы. Мы, не сговариваясь, отправились на улицу Братьев Райт и пытались растянуть прогулку подольше.
— Он учит меня разным штукам, но выходит у меня плохо. Наверное, время уже упущено. Это как сенситивный период у детей. Если не научишься говорить до определённого возраста, так и будешь мычать всю жизнь. Я знаю, потому что раньше читала статьи по психологии и педагогике. Мечтала стать воспитательницей в детском саду, но эта засунула меня на бухучёт.
— Ты рассказала ему?
Альбина покачала головой и опустила голову, делая вид, что рассматривает свои ботинки. Её движения стали
— Савве очень не хватает любви.
— Как и всем нам.
— Он страдает от одиночества. Долгое время с ним никто не хотел говорить. Кроме тебя, — укоризненно сказала она, поджав губы. — Но из-за тебя теперь он и мне не верит.
— Тоже считаешь меня предательницей? — Альбина промолчала и снова опустила глаза на асфальт, который начал покрываться тонкой коркой льда. — Ладно, – чувствуя подступающий гнев, махнула рукой я, — считай, как хочешь, только держи его подальше от Антона.
Альбина кивнула и откинула назад волосы. Когда мы дошли до столба Саввы, она, не прощаясь, уселась возле него на землю.
***
Суд начался ровно в девять. На этот раз в сонное оцепенение я не впала и не удивилась, когда Ромка надел свою лучшую рубашку и свадебный костюм. По такому поводу он даже заказал такси. Костя не обманул: толпа неравнодушных к залу суда притопала ещё ночью. Большая часть пришедших держала плакаты с моими фотографиями в полный рост и агитационными репликами: «За справедливость», «Честный суд» и «Тюрьма убийце». Во главе, естественно, стоял Костя в чёрном фирменном пальто и начищенных ботинках. Папы не было, как, впрочем, и матери Тимура, только кучка адвокатов и свидетелей. Ромка тоже нанял адвоката. Видимо, это случилось в те три дня, когда я ездила за Альбиной. За пять минут до заседания незнакомый мужчина подошёл к моему мужу и сухо поздоровался. Это был седой высокий человек с лицом, напоминающим череп. Почему-то он с первого взгляда не понравился мне. Может, из-за слишком быстрой манеры говорить, может, из-за чересчур жёлтого цвета лица, может, из-за снисходительной улыбки, которой обменялся с Габардаевым. Тимур, в отличие от своего адвоката, не улыбался. Выглядел он плохо. Уже не бледный, не осунувшийся, но изрядно похудевший. Размера на три или даже четыре. Тётя Глаша, взглянув на него наверняка бы всплеснула руками и выдала что-то вроде: «С лица сошедший!». Кожа его приобрела такой же жёлтый, как у Ромкиного адвоката, оттенок, под глазами залегли синие тени, а взгляд стал дёрганным и часто моргающим, совсем как у Нанду из «Клона», того самого Нанду, что продавал вещи матери и «сидел» на кокаине.
Приложив по-папиному кулак к подбородку, я заняла свободное кресло в последнем ряду и продолжила разглядывать Тимура. В груди словно змейка свернулась. А если он и правда начал принимать наркотики?
Ромка закончил разговаривать с адвокатом и сел в самом начале зала. Кто-то стукнул по столу молоточком. Шепотки затихли. Этим кем-то оказался низкорослый мужчина лет шестидесяти пяти с умными и пока ещё не потухшими глазами. Он говорил медленно, но слова не растягивал, слушал внимательно и часто поглядывал то на Ромку, то на Тимура.
Хотелось ли мне уйти? Хотелось, но я заставила себя остаться на месте и слушать. Слушать свидетелей, слушать Ромку и седовласого мужчину, который рассказал папе об аварии в день моей смерти, адвокатов, прокурора, Тимура и его отца. Их голоса больше не были фоном, не были музыкой, которая звучала где-то далеко и меня не касалась. Они спорили, вспоминали, задавали вопросы и без умолку отвечали на них. Я тоже вспоминала, тоже думала и никак не могла понять, почему моё тело увезли на «скорой», а не оставили возле BMW Тимура, накрыв брезентом до приезда полиции, как это обычно делали в фильмах, которые так часто в последнее время смотрел Ромка. Возможно, мне повезло, а может, меня погрузили в «скорую», потому что на ней приехал мой муж. Я не знала и всё слушала, слушала и слушала…
Перерыв сделали только часа через три. Я не выходила из зала, не поворачивалась назад и больше всего боялась встретиться глазами со старшим Алишеровым. Я ждала, ждала и надеялась на проигрыш собственного мужа. Но так и не дождалась. Ромка выиграл. Я догадалась о его победе, как только судья начал зачитывать приговор:
— Взять под стражу в здании суда… Восемнадцать месяцев воспитательной колонии…
А потом в проход упало что-то тяжёлое. Громко и со стуком Судья остановился. Ромка рванул вперёд, и из-за поднявшейся на ноги толпы я не сразу поняла, что на полу без сознания лежит мой отец…
Глава 16
Первым, что бросилось в глаза, стали папины расширенные зрачки и мертвецки-бледная кожа. Я не понимала, что происходит: к горлу подкатывала тошнота. Казалось, что я катаюсь на карусели, и меня вот-вот вырвет. Вокруг всё пестрило и сбивало с толку. Люди кричали, суетились, размахивали руками и перебивали друг друга. Кто-то распахивал окно, кто-то голосом без пауз, как робот, вызывал «скорую», кто-то непонятно зачем любовался дорогими швейцарскими часами, снятыми с запястья. Какая-то незнакомая мне женщина с высокой причёской горько, громко и со всхлипами рыдала в углу. Какой-то странный мужчина в синей не то кепке, не то фуражке скреплял руки Тимура за спиной наручниками. Всё грохотало, звенело и сводило с ума, и я сама не понимала, каким образом удерживаюсь от криков.
— Остановка сердца… Суд Ленинского района. Приезжайте срочно. Мужчина лет шестидесяти…
Образы в голове путались, и на секунду или две я забыла, кто я и где нахожусь. Забыла… Забыла до тех пор, пока не услышала Ромкин голос. Он зачем-то давил на папину грудь, считал до пятнадцати, а затем дышал в его рот.
«Словно целует, — отчего-то подумала я и резко подняла голову. Перед глазами закружились картинки из его учебников по кардиологии: — Пятнадцать раз надавить, потом сделать два глубоких вдоха рот в рот. Пятнадцать раз надавить, потом сделать два глубоких вдоха рот в рот…»
Это я помнила. И помнила, когда применяются массаж сердца и искусственное дыхание. Значит, сердце остановилось у папы. Значит, «скорую» вызвали, потому что он умирает…
— Три минуты прошло.
Высокий мужчина с лицом, напоминающим череп, окликнул Ромку тихо и робко, точно ребёнок, которому приходится признаваться матери в чём-то нехорошем. Часы в его руке задрожали.
Ромка сделал вид, что не слышит. С его носа на папину грудь упала крупная капля пота, рубашка между лопаток потемнела и намокла, но давить на папино сердце он не прекратил.
— Давай же! Дыши, чёрт подери. Дыши и не смей умирать!
Ромкин голос показался мне странным. Не грубым, не хриплым, не надтреснутым. Просто другим. Просящим и требующим одновременно.
Жаль, папа не спешил ему подчиняться. Его грудь оставалась недвижимой. Дыхания не было. Пульса тоже.
Прямо как у меня, после аварии…
Нет, сравнивать нельзя! Меня сбила машина. Я умерла, а папа… Папа живой….
Я замотала головой и, подойдя вплотную к отцу, опустилась на колени, погладила его по щеке, коснулась волос, потёрла морщинки у глаз. Почти… Почти погладила, почти коснулась, почти потёрла. По крайней мере, попыталась…