Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Шрифт:
Они шумят, но мы увеличиваем громкость, и все в порядке. Пока мать с отцом стригут лужайку бензиновыми триммерами (не газонокосилками), их дочка играет на нашем крыльце и, издавая гулкий грохот, носится туда-сюда. Это типичная хорошенькая белокурая исландская девочка в маленькой поношенной светло-красной парке, ее родители зарабатывают на жизнь стрижкой газонов, поэтому я не злюсь, что она шумит. И вообще у меня рождается идея. Поскольку через несколько дней мы уезжаем из Исландии, потому что нам непременно надо быть в Нью-Йорке в августе, я во время рекламы встаю и достаю из холодильника и буфета все скоропортящиеся продукты и другую еду, которую нам уже не съесть перед отъездом, и складываю ее в пакет из продуктового магазина. Мысль у меня такая: перед тем как родители уйдут, я вручу им этот пакет, они будут мне благодарны, и у них составится хорошее впечатление об американцах вообще и о нас в частности.
Но вдруг, завязывая мешок, я вижу, что у отца, подстригающего лужайку, изо рта торчит сигарета. Вот черт! Я смотрю на девочку, и мое сердце переполняется ужасом за нее. Ее отец — курильщик. Потом следует хорошо рассчитанный монтажный сдвиг — я вижу ее мать, и у нее, пока она стрижет лужайку, тоже торчит изо рта сигарета. Это семья, в которой оба родителя курят, и я неожиданно переполняюсь ненавистью. Пакет я кладу в холодильник: ничего они не получат. Я торопливо соображаю, считаю ли я и дочку виноватой в грехах своих родителей, а потом решаю, что виноваты родители, именно им должны предъявлять обвинения и я, и все остальные, пока они не бросят курить, по крайней мере в присутствии маленького ребенка, у которого такие нежные легкие, пока еще не настало время, когда взрослеющая дочь начнет испытывать в глубине души раздражение на родителей за то, что они совершают очевидное, хотя и постепенное самоубийство, и не превратится в жестокого судью с доступом к текстовому процессору.
Реклама заканчивается, и опять начинается «Западное крыло».
Смысл этой истории и ее связь с Джонатаном Джустеном вот в чем: в середине той серии, которую показывают сегодня и которая, как мне кажется, должна быть последней в сезоне, Мартин Шин, играющий президента, выходит из своего кабинета и что-то говорит женщине с внешностью немолодой секретарши, а та отвечает ему что-то язвительное. Какая-то знакомая женщина, думаю я. Мне все больше и больше кажется, что женщина, играющая секретаршу президента Шина, — та самая, которая клеила мои обои, обои, в которые мне так отчаянно хотелось убежать тем вечером и другими вечерами. Я дожидаюсь финальных титров и оказываюсь прав: Также снимались: Кэтрин Джустен. Женщина, которая клеила у меня обои с фотографией леса, теперь — секретарь идеального президента Соединенных Штатов[205].
Я рассказываю все это Тофу — в конце концов, он вырос в той же комнате с теми же обоями — но ему это не слишком интересно. Потом я слышу, как заводится машина, и наблюдаю за тем, как эта семья, над которой, быть может, уже навис злой рок, выезжает с нашей дорожки, скользит и подпрыгивает на грязной дороге и направляется к морю, мимо овец, которые бдительно смотрят им вслед.
Стр. 270–272 и книга в целом: Ирония и недовольные ею
Большинству читателей следует пропустить этот раздел, потому что он специальный, занудный и предназначен очень узкому кругу. Эти люди сами знают, что это они. Вы не може — те представить себе, как мучительно для меня уже одно то, что в моей книге появляется это слово, начинающееся на букву «и» и заканчивающееся на букву «я». Я вообще предпочел бы не видеть этого слова, тем более — у себя в книге. Я пишу здесь слово на «и» лишь для того, чтобы объяснить то, что, по моим оценкам, и так было понятно 99,9 % читателей первого издания книги: между сторонами ее твердой обложки почти не содержится никакой иронии. Но от некоторых мне приходилось слышать, что вся книга или многие ее части ироничны. Ну что же. Что же, что же. Кхе-кхе. Что ж. Давайте посмотрим, как большинство словарей определяет иронию: ирония — употребление слова в значении, не совпадающем с буквальным и зачастую противоположным буквальному. (Есть определения покороче, но все они в конечном счете сводятся к тому же самому.) Теперь, запомнив это определение, посмотрим, что можно обнаружить в этой книге. А обнаружить можно ряд вещей, способных сбить с толку читателей, склонных усматривать в них иронию, поэтому разберем каждую в отдельности: 1. Если человек валяет дурака, из этого не следует с неизбежностью, что он иронизирует. Например, если кто-нибудь пошутил, вне зависимости от контекста ситуации, это означает лишь, что кто-то пошутил. Таким образом, шутка не обязана содержать иронию, чтобы быть шуткой. Более того, сатира тоже не обязательно предполагает иронию. Это же касается пародии. И комического во всех его формах. Ирония — явление специфическое и совершенно неинтересное, и пользоваться этим термином, чтобы охарактеризовать добрую половину явлений современной культурной продукции, как привыкли делать некоторые немолодые критики (особенно если произведение создано автором, не достигшим определенной возрастной границы) напоминает набившее оскомину упоминании «Среднего Запада» как региона, тормозящего развитие национальной экономики (хотя всем понятно, что «Средний Запад» начинается в десяти милях от любого крупного города). Иными словами, иронию следует понимать как нечто узкое и легкое опознаваемое, в соответствии с приведенным выше толкованием, в то время как называть иронией любую странность, совпадение, зловещее предзнаменование, абсурд или то, что просто смешно, непонятно почему, означает заниматься богохульством. (Кстати, последнее утверждение тоже не является иронией, это гипербола, явление глубоко американское.) Чтобы привести примеры того, как слово «ирония» применяется по отношению к тому, что не является иронией, рассмотрим следующие предложения с участием маленького наглого щенка по имени Бенджамин и попробуем прояснить некоторые тонкости:
ПРИМЕР: Бенджамина переехал автобус. Есть ли в этом ирония?
НЕТ: Это не ирония. Это несчастный случай, но не ирония.
ПРИМЕР Ясным солнечным днем Бенджамина переехал автобус. Это ирония судьбы, разве не так?
ОПЯТЬ-ТАКИ НЕТ: Это не ирония. Это диссонанс между погодой и трагедией.
ПРИМЕР: Есть ли ирония в том, что автобус переехал Бенджамина, когда он шел к ветеринару?
ПО-ПРЕЖНЕМУ: Нет, в этом нет иронии. Это совпадение, которое можно охарактеризовать как зловещее.
ПРИМЕР: Есть ли ирония в том, что Бенджамина переехал автобус как раз в тот день, когда он неправильно употребил слово «ирония»?
ДА ПОЙМИТЕ ЖЕ: Это еще одно совпадение. Совпадение весьма примечательное, и попав под автобус именно в этот день, он понес заслуженное наказание, но это не ирония.
ПРИМЕР: Есть ли ирония в том, что на автобусе, который переехал Бенджамина была реклама «Позднего шоу с Дэвидом Леттерманом[206]» — шоу, которое многие считают ироничным?
ОЙ-Ё-ЁЙ: Нет-нет-нет.
2. Теперь коснемся смежной темы. Смешное часто граничит с трагичным, но это еще не превращает смешное в ироническое. Многие утверждали, что ирония имеется в первой главе этой книги, которая на самом деле предельно серьезна и прозрачна. Ну неужели там есть хоть один смешной момент? Ни единого! Однако некоторых читателей запутывает использование литературных приемов и формальных нововведений, которые вызывают у этой разновидности читателей недовольство, подобное недовольству одного мудрого короля, некогда сказавшего одному придворному композитору, что в его музыке слишком много нот[207]. И этому королю и недовольным читателям я хочу сказать следующее: согласен, может, нам и надо писать точь-в-точь как писали раньше, может, надо писать еще проще, яснее и незатейливее; может, мы не должны позволять себе никаких отступлений от композиции «копирайт-посвящение-эпиграф-фраза-фраза-абзац-глава-глава-развязка», но тогда мы получим удовольствие, сравнимое с тем, которое можем испытать, если нам в пупок будут заливать кипящую кислоту через титановую воронку, когда мы за обедом в центре Манхэттена июльским полднем будет кушать покрытое личинками толченое стекло. 3. Если же мы откажемся от той идеи, что любой забавный формальный прием — пользоваться которыми мы имеем право! — влечет за собой иронию, нам придется признать, что 5. В предисловиях нет иронии; 6. В ссылках нет иронии; 7. В схемах нет иронии; 8. В смешных заголовках нет иронии; 9. В пронумерованных пунктах нет иронии; 10. В примечаниях нет иронии[208]; 11. В мелком шрифте нет иронии; 11а. В еще более мелком шрифте, которым автор пользуется, чтобы прояснить некоторые второстепенные моменты, темы и аспекты, тоже нет иронии, а используется он только потому, что автор считает, что такой шрифт несколько его извиняет (и тоже без всякой иронии!), к примеру:
НЕТ, ДЖОН? Стив; НЕТ, СЛВСЧТ «ОШЕЛОМЛЯЮЩИЙ ГЕНИЙ» не означает, что есть какой-то человек-гений, который бегает и всех ошеломляет; оно означает, что данное творение настолько гениально, что читатель будет ошеломлен. У автора и в мыслях не было толковать «гения» как человека (это тем, кто считает, что тут заложен такой смысл), п.ч. он не думает, что в его книге есть много этого на букву «г» и поэтому решил, что если он назовет так книгу, то получится смешно, а те, у кого нет чувства юмора, будут протестовать, и это тоже будет смешно. В семье автора была привычка нарочито преувеличивать собственные достижения — это упомянуто в одной из первых глав в св. с отцом автора. Ему было мало того, что он чикагский адвокат, ему надо было быть Величайшим Чикагским Адвокатом Всех Времен. Мы переняли любовь к таким гиперболам, мы считаем такие гиперболы забавными, мы выражаем себя с помощью подобных гипербол и, как положено, удивляемся, когда люди с вечно сведенными челюстями неспособны уразуметь гиперболы и начинают точить зубы; Да, я чуть было не включил в предисловие или в качве подзаголовков, где сейчас нап-но «Никто об этом не просил», — «Жалкое творение, рожденное отчаяньем»; «Невзрачная книжка, цепляющаяся и идущая ко дну»; «Неотесанное творение ненависти и греха»; «Безнадежное уродство: ничего святого»; «Творение, ничтожное по значимости, но способное сильно разозлить»; «Тоскливый труд, полный гнусности и пафоса»; «Повесть неприкрашенной тоски»; Да, но самосознание есть искренность (дефицит самосознание это или бред (как можно себя не сознавать), или притворство, и притворный дефицит самосознания — это неискренность, правда?; Да, хотел показать черновик, так что извините, Кен/Энн/Стап/Лес/Роджер/Дидр/Джим/Д.-Б./Мэтт; ДА, В ЭТОЙ ЧАСТИ ЕСТЬ ЦИТАТА из Эбби Хоффмана; НЕТ, Джон? Дэн (впр. «Лего» = заимств. у Дэна); ДА, ВСЕ ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, все приходит, чтобы уйти, все уже явлено, как в Библии — вспомним Намибию, вспомним каннибализм, вспомним обяз-ва перед собой (т. е. скуку), вспомним, как восприняли А. Рича и как с ним обращались, как обр-сь с др. л-ми на публике и распространим эту модель, хоть это и мучительно, но все предопределено: торжество приводит к мнительности, п.ч. восторг со стороны выз. ненависть к себе, перенес-ю от твоего отраж-я на другого, а рез-том ст-ся нетерп-ть и обр. реакция; ДА, спровоцировать обидчивых; ДА, разозлить мелочных; ДА, заставить подозрительных окончательно свихнуться и взбеситься; ДА, нарисовать на своем сердце мишень и ждать избавления; ДА, все слишком много бились за свободу; ДА и вообще, кто выживет в этой битве? Крайние северные территории? Сколько будет тех, кто этим займется, и сколько тех, кому будет наплевать? Да, в ср. 5 % чит. гов-ли, что рассказчику должно быть стыдно за то, что он делает, за то, что он вылезает на передний план, делает это так беспомощно и так претенциозно и дико и компенсирует это парением в небесах, скачками на лошадях, пестрыми одеждами, непристойной бранью и развязностью; НЕТ, Джон? Д.К., сопрот-е = отп-зм мол-сти; дв.с. = привл-ть и «нблсс облж»; торм-е = жизн. неур-цы, возм-ть в люб. м-т пог-ть, С-Ф = кр-та, возм-ти, абс-р-ть, нов-ия; Холмы = холмы; мсб. = восп. о пр-м., т-вать м. т. к-да ты молод; океан = ДА, Кингзуэлл;? Хтиан; МЫ — ОДНО И ТО ЖЕ, ПОТОМУ заг-ся взрсл, п-мудост-ся мл-му; ФРСБ = соп-чество м. бр-ми/д-тн и р-ми и в пр. чл. с-и., а тже = освобожд-е и пон-циал; Ч-к в лифте, спуск вниз = Бенджи = КСТ = евнухи Йейтса[209] = частное осв-ие от груза сем. забот; К-a и М-л поженились и живут в С-Ф.; ДА, К-ДА ВЗРЛС. Ч-К ОСУЖД не оч. взрел-гоч-ка = безн-дть н униз-но для п-го, но вдхнвл-т вт-го; НЕТ, собаки с нами больше нет, ее ЗВАЛИ ВИСКИ, ее взяла Марни, ее оплакивали и обессмертили фотошопом; НЕТ, упом-е. «Большой страны» вообще не шутка (см. бспрцднт. кн. «Переход»[210]); ДА, но было время, когда этот раздел занимал 68 стр.; ДА, что-то от пехотинца, к-й думает, что готов идти через джунгли, но на самом деле не готов и не знает, откуда его снимет снайпер; в общем, «Улисса»[211] я не осилил до конца, заскучал, действ, не развивается, никак не м. уехать, вообще уныл, кн., пустая тр. вр. ДА, Б-Б: 100; Шпк: 200; СвжВздх: 100; Л г: 20; Злн; 50; Ж: 10; Прч: 50; ВОТ КТО ХОДИЛ В ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ШКОЛУ И КАКИЕ У НИХ БЫЛИ ХОББИ: Хэнси Линн/все время пьет джин Мэтт Фишер/лопает фасоль Питер Карен/ухлестывает за Дебби Гибсон Билли Аплен/катается на велосипеде Дуг Макдермотг/разводит мышей Эдди Ламьер/лазит по пещерам Дэниелль Макартур и Майкл Мюррей/сентиментальничают Райан Шредер/любит строить, рисовать и целоваться Марк Пабст/ругает псевдохиповость моего социоэкономичсского класса Скотт Бауэрс/бродит просто так; Дургал Джоунс/подледный лов Тим Росси/ржет над теми, кто смотрит нуар-фильмы, сои про белое белье; ДА, мы уезжаем из Нью-Йорка, потому что один из нас устал все время бояться, что второго в метро столкнут под поезд. В этом городе такое случается буквально каждый день.
Теперь дальше: 11. В приложениях нет иронии; 12. В персонажах, которые выбиваются из своего образа, нет иронии. Стоп: вернемся к проблеме юмора. В принципе, если кто-нибудь шутит или рассказывает анекдот, а ты почему-то его не понял, это не значит, что здесь есть ирония. Или «нео-ирония». Это просто значит, что ты не понял анекдота. И тут нет ничего страшного. Если человек не понял анекдота или не хочет читать то, что напечатано очень мелким шрифтом, совершенно незачем злиться. Можно просто спокойно пропустить этот кусок или сделать паузу, отложить книгу, погулять по саду или сесть к окошку с упаковкой прекрасного холодного пива «Бартлз-энд-Джеймс». Мы застряли в ситуации, при которой некая группа патентованно-нетерпимых и при этом на удивление ленивых культурных наблюдателей делит все, что угодно, на две части: Серьезное и Ироничное. При этом осуждается и то, и другое. Все оказывается либо поверхностным и неискренним, либо слезливым и скучным. При таком раскладе этой книге уготовано странное место: очень многие читатели, особенно те, кто хорошо знаком с автором, слишком много прочел и слишком часто говорил о том, что слишком много прочел, почувствовали, что в книге много неприкрытого, грубого и чересчур сентиментального, одним словом — излишне серьезного. Но было много и тех, кто считал, что лучше бы весь текст был написан в той же манере, что и вступительная часть, то есть был бы лучше оформлен/упакован. В то же время были и те, кто счел, что вступительная часть — кромешная порнография, а следовательно, и вся книга написана с фигой в кармане, с кивками в сторону немногих избранных; одним словом, эти люди говорят; Господи, ну почему было не рассказать эту историю как есть, какой бы грустной она ни была? В общем, книга не удалась. По крайней мере, многие так считают. А если книга не удалась, то к ней лепят этикетки: пост– что-то, мета-то-то. Господи. Ну что тут поделаешь? Это ярлыки, которыми пользуются те, у кого нет собственного мнения. Вместо того чтобы просто сказать «мне понравилось» или «мне не понравилось», они пытаются отбиваться от впечатления, произведенного на них книгой, с помощью бессмысленных этикеток. Ну давайте наконец избавимся от этих слов, которые нужны лишь для того, чтобы делать сложным то, что проще простого. Ну вот по-честному: каждый, кто прочтет эту книгу — как и любую другую книгу — и так ее поймет. Поэтому я умоляю вас:
ЛЮДИ, ДРУЗЬЯ, ПРОШУ: ДОВЕРЯЙТЕ СВОИМ ГЛАЗАМ,
ДОВЕРЯЙТЕ СВОЕМУ СЛУХУ,
ДОВЕРЯЙТЕ СВОЕМУ ЧУТЬЮ.
Только если скользить по поверхности, брать все из вторых рук, составлять впечатление раньше, чем воспринимать — непредвзято и с открытым сердцем, — только тогда, ничего не поняв, мы пользуемся уничижительными ярлыками. Имейте в виду, я живу не в постмодернистском мире. Я не жил в эпоху, когда что-то новое называлось модернистским; для меня не было ничего модернистского, поэтому не может быть и ничего постмодернистского. Для меня все есть Новое. Каждый день весь мир для меня — Новый. Только для тех, кто родился, скажем, году в 1870-м, термин «постмодернизм» может иметь хоть какой-то смысл, а для всех остальных… мы родились, мы видим и воссоздаем наш мир на основе того, что видим и переживаем. И для того, чтобы понять мир, нам не нужно наклеивать на него ярлыки, втискивать его в классификационные схемы. Это глупые ярлыки, они предназначены для того, чтобы мы перестали размышлять, и противоречат всем нашим знаниям о мире и повседневной реальности. Мы знаем, что плачем и смеемся каждый день. Мы делаем и то и другое каждый день, в один и тот же день. Но в искусстве мы требуем жестких границ между первым и вторым. Мы знаем, что фильм должен быть или комедией, или дра — мой. Мы знаем, что книга должна быть или серьезной, или юмористической. Но представьте себе, что в тех же категориях описывается день или час твоей жизни: каждый день, когда мы покупаем леденец, то слышим что-нибудь смешное, кто-нибудь шутит с нами; дома мы читаем анекдот в газете; смотрим что-нибудь веселое по телевизору; приятель рассказывает историю, которая нас веселит. И все это происходит в тот же самый день, когда происходят и другие события, события страшные. Но мы ведь не приклеиваем к нашим дням ярлыки «Серьезный день» и «Юмористический день». Мы знаем, что каждый день вмещает бездну нюансов, и если его расписать, там получится масса взаимоисключающих абзацев: веселых, грустных, досадных, жестоких, пугающих, соблазнительных. Но в художественной литературе мы ненавидим такое. Это очень грустно, но кое-что можно исправить, если вы все присоединитесь ко мне и подпишитесь под весьма разумным воззванием, над которым я долго работал и которое в первоначальной редакции составляло 612 страниц; скоро оно будет разослано в Конгресс и другие органы власти, и его будет легко привести в действие и у нас, и во всем мире, поскольку оно было сведено к лаконичному и жалобному призыву: