Душеспасительная беседа
Шрифт:
— Нет, не озеро, — улыбается Валя Тиканов. — Это наше Салаирское море! Мы сделали запруду на реке и устроили бассейн. Работала главным образом молодежь, и, конечно, в общественном порядке. Тут у нас все имеется: и вышки для прыжков, и моторки, и весельные лодки. Любимое место отдыха гурьевских и салаирских рабочих.
На редкость организованным, собранным, по-настоящему интеллигентным человеком оказался Валя Тиканов, вожак гурьевских комсомольцев, студент-заочник Московского юридического института. Он возился с нами два дня, и мы в полной мере оценили его доброжелательную
Наконец мы въезжаем в Салаир. Голубые, розовые, белые каменные дома, добротные деревянные срубы. Сердце города — рудник, там пульсирует вся его жизнь. А чуть подальше — широкие тихие улицы, заросшие травой, на них пасутся куры, промышляют черные проворные свиньи и бегают робкие тощие собаки.
Едем к учительнице Елене Трофимовне, у которой Лена жила после того, как ушла из дома. Находим ее с трудом. Учительница живет в поселке геологоразведочной партии, в длинном, барачного типа, деревянном доме. Она принимает нас в своей стерильно чистой комнатке с мясистыми фикусами в горшках на окне, с расшитыми яркими ковриками ручной работы на стенах. Молодая женщина с приятным, вдумчивым лицом. На коленях у нее сидит Томочка — та, с которой нянчилась Лена. У Томочки неправдоподобные синие глазенки. Она похожа на вспорхнувшего со старой фрески рафаэлевского ангелка. В ее небесных глазках легкий испуг и удивление. Откуда взялись эти незнакомые дяди? Что им нужно? Уж не хотят ли они отнять у Томочки куклу с такой красивой, лысой, в трещинах, пластмассовой головкой?
На всякий случай Томочка крепче прижимает к себе свое сокровище.
В глазах ее мамы тоже проскальзывает удивление. Впрочем, рассказывает она нам про Лену охотно и подробно. Ничего, однако, нового. Все, что уже известно.
Лене было трудно учиться, хотя она отличалась трудолюбием, настойчивостью и способностями. Но литературу, например, она знала только в рамках учебников — других книг, не учебных, дома не разрешалось держать.
Как-то отец попросил Лену дать ему воды напиться, она подала, но не в ковшике, по кержацкому обычаю, а в кружке. Отец осерчал и ударил ее. Об этом случае Лена сама рассказывала Елене Трофимовне.
Учительница показывает Ленино письмо из Антоновки, полученное недавно. На конверте наверху написано: «Почтальоны, шире шаг!»
— О чем же пишет вам Лена, если это не секрет, конечно?
— Пишет о своей жизни, о замужестве.
Елена Трофимовна извлекает из конверта письмо.
— Я думаю, что Лена не обидится на меня за то, что я прочту вам этот вот кусочек из ее письма. Он поможет вам лучше понять ее душу.
И она читает вслух, держа письмо в одной руке, а другой придерживая ерзающую на коленях Томочку:
— «…Я давно знакома с одним человеком по имени Саша. Знакомы мы с ним полтора года, и наша крепкая дружба, хорошая, товарищеская, взаимная, переросла в чистое, прекрасное чувство, которое может передать только музыка. В общем, Елена Трофимовна, мы решили… пожениться! Мы постараемся взять к себе Танюшку нашу, и она будет с нами жить всегда…»
Прощаемся с Еленой Трофимовной и Томочкой и выходим на уличный зной. Что же делать дальше? Куда теперь ехать? Учительница не знает, где сейчас Гуров, в Салаире или в тайге.
Тиканову приходит в голову простая и точная мысль:
— Надо ехать в милицию!
— Не хотелось бы в такое деликатное дело впутывать милицию, Валя!
— Ничего страшного! Во-первых, милиция вообще обязана все знать про вверенных ее попечению граждан, а во-вторых, Гуров сам ведь служил в милиции. Кто же еще расскажет о нем лучше, как не его бывшие сослуживцы?
Едем в салаирскую милицию. Принимает старший лейтенант Григорий Иванович Нестеров. Подтянут, вежлив. Говорит, обдумывая каждое слово. Гуров при нем уже не служил, но он, Нестеров, его хорошо знает. Да, он приходил в милицию — жаловался, что антоновские комсомольцы увезли детей.
— Что же вы ему сказали?
— Сказал, что комсомол детей не оставит и воспитает их по-советски, так что пусть не беспокоится.
— А он что?
— Обиделся. Сказал, что будет жаловаться выше, подаст в суд.
— О чем вы еще с ним говорили, Григорий Иванович?
— Пытался завязать разговор о религии — ничего не вышло. «В религию лучше не лезьте, товарищ начальник. Моя вера — это мое личное дело». У нас служил лейтенант Василий Филиппович Олейников. Он знает Гурова лучше, чем я.
— А где сейчас Олейников?
— Должен скоро быть.
Олейников дядя саженного роста. Длиннорукий, длинноногий, длиннолицый. В узких добродушных глазах ум и обаяние. Похож на киноартиста Сергея Николаевича Филиппова в роли милиционера из очередной кинокомедии. Коренной сибиряк.
Знакомимся. Олейников с наслаждением плюхается на диван, вытягивает на половину кабинета ноги в высоких запыленных сапогах, расстегивает ворот гимнастерки.
— Нам бы спидометр к сапогам цеплять, — говорит он, обращаясь к Нестерову, — большие бы километры показывали. — И ко мне: — Участок у меня такой, что в Москве бы ахнули! А транспорта нет. Все на своих на двоих!
Я рассказываю Василию Филипповичу, что привело меня в Салаир. Задаю вопросы. Задаю вопросы один за другим — хочется узнать про Гурова как можно больше.
Олейников отвечает охотно, не задумываясь ни на минуту.
— Почему он оставил службу?
— Больной человек. После контузии вот здесь болит, — Олейников показывает на глазную кость над верхним веком левого глаза. — Надо трепанацию черепа делать, а он все никак не может решиться. Ну, и материально было ему туговато — семья громадная. Вот Гуров и ушел из милиции. Стал деготь гнать, пчел развел, на охоту ходит. Появился достаточек кое-какой.
— Откуда у него эта религиозность? Приверженность к старым обычаям?
— Так ведь у него и отец такой же кержак был, лесной человек, и дед. И жена из кержацкой семьи. Он как в тайгу ушел, тут в нем пережитки эти и проснулись. А что вы думаете? Ну-ка, посидите зимой в тайге с женой, темной женщиной, с ребятами мал мала меньше!
— Он сам себя в лес загнал, — говорит Валя Тиканов.
— Это точно!
Я спрашиваю:
— А как бы нам с Гуровым встретиться, Василий Филиппович?