Два апреля
Шрифт:
«Иван Андреевич, - собственной рукой писал Крутицкий, - все руководство возмущено вашим поступком...»
Он смял лист, не дочитав, и бросил под стол, в корзину для бумаг. С Экспедицией покончено. Он не вернется туда, где возмутились его поступком, где старый товарищ назвал его подонком. В бандероли, конечно, трудовая книжка. Завтра получит ее и пойдет искать работу. А на отпускные деньги купит Эре магнитофон.
– Плохое письмо?
– спросила Эра.
– Ничего неожиданного, - сказал он.
– Что ты будешь делать завтра?
– Разве у нас уже кончился отпуск?
– жалобно спросила Эра.
– У меня кончился.
– Ну и как хочешь, - сказала она.
– Я буду отдыхать до двадцать второго, чтобы ровно месяц...
– У тебя странное лицо. Что ты задумал?
– Она подошла к нему и взяла за плечи.
– Скажи, ты не уйдешь ни в какое плавание ?
– А что в этом странного?
– сказал он, зная, что не уйдет ни в какое плавание.
– Многие моряки время от времени уходят в плавание. Пожалуй, большая часть моряков время от времени уходит в плавание.
– Я не пущу тебя, не отпущу!
– Она схватила его руку и прижала к своему животу.
– Ты чувствуешь, он уже живет. Ты никуда не уйдешь, пока он не родится. Потом проваливай на все четыре стороны, мне будет не до тебя. А сейчас ты мне нужен, понимаешь?
– Да никуда я не денусь, - сказал он.
– И в Москве люди живут.
Наступило утро, странное утро - без собаки Розы, без густоголосой Евсеевны, без петушиного крика, без сосен, моря и солнца, хилое и беззвучное городское утро, которое и вообще может не наступить, если не отдернуть шторы на окнах.
– Зачем ты уходишь?
– пробормотала Эра.- Разве уже пора?
– Спи, бамбино, сказал он.
– Твой час еще не настал.
– Позор на мою голову!-лепетала она, силясь приоткрыть глаза.
– Я еще ни разу в жизни не приготовила тебе завтрак. Если ты меня бросишь, все скажут, что так мне и надо. Скажи, ты считаешь, что я плохая жена?
– Не в завтраке счастье, - сказал он.
– Тогда я еще посплю, - шепнула Эра и сомкнула глаза.
– В конце концов ты сам виноват, что я не высыпаюсь...
Помешкав на кухне с завтраком, задерживаясь у газет по пути, он пришел на почту к открытию, получил трудовую книжку и деньги. Посмотрел на последнюю запись в книжке: «...уволен по собственному желанию...» Подпись Лисопада с птичкой на конце выглядела ядовито, а печать - чувствовалось по оттиску - была пришлепнута с раздражением.
«Нечего об этом думать, - решил он, - со всем этим покончено. Выметем из головы всю эту Экспедицию с ее караванными плаваниями и прочей кустарщиной. О чем жалеть? Добро бы о трансатлантической линии с хорошими стоянками в Лондоне, Нью-Порке, Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро. Чего это я забыл на Вайгаче или в бухте Марии Прончищевой ? Ничего я там не забыл, кроме стоптанных тапочек. Будем думать о ближайшем будущем».
Сколько он уже передумал об этом ближайшем будущем!.. Но думал как-то вскользь, отодвигая будущее еще на сутки, а вместе с тем откладывая на завтра и серьезные раздумья. Вчера еще можно было отложить. Сегодня час пробил.
Первое, что приходило в голову, - пойти в Министерство морского флота и попроситься на какую-нибудь чиновничью должность. Его, пожалуй, взяли бы без особых разговоров. Но доля чиновника, обязанного семь часов в сутки елозить задом по стулу, казалась ему самой что ни на есть горькой, и он отбросил этот вариант. Перебирал другие варианты, ходил по улицам, глядя на доски с объявлениями о найме рабочей силы. Никакие предложения ему не годились. Вспомнились слова матери: «Неужели ты только и умеешь стоять свои вахты?»
К полудню он устал от бестолковой ходьбы, присел на бульваре на лавочку, подумал, что никуда не денешься от министерства, придется туда пойти, если не за работой, то хоть за советом. Там найдется небось ушлый проныра, знающий ходы и выходы.
Приняв это решение, он сразу ощутил в мыслях легкость, появилась способность подумать о приятном, - например, о летнем Архангельске, о солнечном месяце июне, обжигающей тело двинской воде.
Он вспомнил день летнего солнцестояния, банкет в «Интуристе», Эру. Еще ту Эру, убежавшую от него на «Гермес»... Накануне выхода он встретил на улице Геральда Винокурова, парня - теперь, конечно, не парня, а старпома с солидного парохода, - с которым вместе кончал училище. Они хлопали друг друга по спинам, потом сидели в пропахшей щами столовой, пили какую-то полуторарублевую химию и вспоминали друзей - у кого какая судьба, кому как улыбнулась жизнь. Судьбы вспоминались разные, подчас удивительные. Один приятель ошвартовался механиком цеха на табачной фабрике, другой стал учителем арифметики в начальной школе, третий устроился смотрителем зданий, а один забавник превратился из штурмана в зубного техника. Женился на зубном технике, сперва помогал ей цемент размешивать, а потом махнул рукой и сам во рты полез... Добрались тогда, вспоминаючи, до комсорга класса, вдумчивого Мити Валдайского.
«Знаешь, где он?
– сказал Геральд.
– В Москве. В Астрономическом институте работает. В университете учится заочно...»
– Эврика!..
– прошептал Овцын н шлепнул себя по лбу ладонью.
– Помнится, Митя меня любил. Пойду к нему. Может, и мне найдется место в астрономии, все же в этой науке я худо-бедно разбираюсь...
Он разыскал справочное бюро, узнал адрес института, не сразу нашел его в гомадной, беспорядочной Москве, но все-таки нашел и спросил в отделе кадров у девушки помиловиднее, как повидать Валдайского, которого зовут Дмитрий, а отчество забыл. Миловидная девушка отослала его к другой, покрокодилистее; и та, покопавшись в бумагах, объяснила, что старший лаборант Дмитрий Петрович Валдайский работает в отделе астрометрических постоянных под началом у доктора Кригера. Она дала телефон. Овцын позвонил из вестибюля и спросил Дмитрия Петровича.
– Я вас слушаю, - произнес солидный, совсем ученый голос.
– Здорово, Вожак, - сказал Овцын, припомнив Митину училищную кличку.
– Что новенького по части астрометрических постоянных? Каково нынче прямое восхождение точки Овна?
– Равно нулю, как и всегда, - вежливо ответил Митя.
– Но простите, я не узнал.
– Не мудрено. Восемь лет не видались. Овцын мое имя.
– Ванька!
– заорал Митя Валдайский очень несолидно.
– Какими судьбами?!.
– Так я тебе и стану судьбы по телефону докладывать, - сказал Овцын.
– Повидаться надо.
– Да где ты хоть находишься ?!
– завопил Митя.
– В вестибюле твоего почтенного заведения.
– Бегу!
– крикнул Митя.
Раздался стук, топот, потом кто-то положил трубку на место. Овцын улыбнулся и повесил свою.
Митя сбежал с лестницы растрепанный, тонкий галстук съехал набок, руки болтались в воздухе как бы отдельно от тела.
– Ух ты!
– восклицал Митя, щупая нашивки и значки Овцына.
– Капитан дальнего плавания, отличник морского флота, персона! Ну, говори, где ты, что ты, как ты? Женился? Дети есть? Как попал в Москву? Да как ты меня нашел?