Два апреля
Шрифт:
«Иван Андреевич, - собственной рукой писал Крутицкий, - все руководство возмущено вашим поступком...»
Он смял лист, не дочитав, и бросил под стол, в корзину для бумаг. С Экспедицией покончено. Он не вернется туда, где возмутились его поступком, где старый товарищ назвал его подонком. В бандероли, конечно, трудовая книжка. Завтра получит ее и пойдет искать работу. А на отпускные деньги купит Эре магнитофон.
– Плохое письмо?
– спросила Эра.
– Ничего неожиданного, - сказал он.
– Что ты будешь делать завтра?
– Разве у нас уже кончился отпуск?
– жалобно спросила Эра.
– У меня кончился.
–
– Я буду отдыхать до двадцать второго, чтобы ровно месяц...
– У тебя странное лицо. Что ты задумал?
– Она подошла к нему и взяла за плечи.
– Скажи, ты не уйдешь ни в какое плавание ?
– А что в этом странного?
– сказал он, зная, что не уйдет ни в какое плавание.
– Многие моряки время от времени уходят в плавание. Пожалуй, большая часть моряков время от времени уходит в плавание.
– Я не пущу тебя, не отпущу!
– Она схватила его руку и прижала к своему животу.
– Ты чувствуешь, он уже живет. Ты никуда не уйдешь, пока он не родится. Потом проваливай на все четыре стороны, мне будет не до тебя. А сейчас ты мне нужен, понимаешь?
– Да никуда я не денусь, - сказал он.
– И в Москве люди живут.
Наступило утро, странное утро - без собаки Розы, без густоголосой Евсеевны, без петушиного крика, без сосен, моря и солнца, хилое и беззвучное городское утро, которое и вообще может не наступить, если не отдернуть шторы на окнах.
– Зачем ты уходишь?
– пробормотала Эра.- Разве уже пора?
– Спи, бамбино, сказал он.
– Твой час еще не настал.
– Позор на мою голову!-лепетала она, силясь приоткрыть глаза.
– Я еще ни разу в жизни не приготовила тебе завтрак. Если ты меня бросишь, все скажут, что так мне и надо. Скажи, ты считаешь, что я плохая жена?
– Не в завтраке счастье, - сказал он.
– Тогда я еще посплю, - шепнула Эра и сомкнула глаза.
– В конце концов ты сам виноват, что я не высыпаюсь...
Помешкав на кухне с завтраком, задерживаясь у газет по пути, он пришел на почту к открытию, получил трудовую книжку и деньги. Посмотрел на последнюю запись в книжке: «...уволен по собственному желанию...» Подпись Лисопада с птичкой на конце выглядела ядовито, а печать - чувствовалось по оттиску - была пришлепнута с раздражением.
«Нечего об этом думать, - решил он, - со всем этим покончено. Выметем из головы всю эту Экспедицию с ее караванными плаваниями и прочей кустарщиной. О чем жалеть? Добро бы о трансатлантической линии с хорошими стоянками в Лондоне, Нью-Порке, Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро. Чего это я забыл на Вайгаче или в бухте Марии Прончищевой ? Ничего я там не забыл, кроме стоптанных тапочек. Будем думать о ближайшем будущем».
Сколько он уже передумал об этом ближайшем будущем!.. Но думал как-то вскользь, отодвигая будущее еще на сутки, а вместе с тем откладывая на завтра и серьезные раздумья. Вчера еще можно было отложить. Сегодня час пробил.
Первое, что приходило в голову, - пойти в Министерство морского флота и попроситься на какую-нибудь чиновничью должность. Его, пожалуй, взяли бы без особых разговоров. Но доля чиновника, обязанного семь часов в сутки елозить задом по стулу, казалась ему самой что ни на есть горькой, и он отбросил этот вариант. Перебирал другие варианты, ходил по улицам, глядя на доски с объявлениями о найме рабочей силы. Никакие предложения ему не годились. Вспомнились слова матери: «Неужели ты только и умеешь стоять свои вахты?»
К полудню
Приняв это решение, он сразу ощутил в мыслях легкость, появилась способность подумать о приятном, - например, о летнем Архангельске, о солнечном месяце июне, обжигающей тело двинской воде.
Он вспомнил день летнего солнцестояния, банкет в «Интуристе», Эру. Еще ту Эру, убежавшую от него на «Гермес»... Накануне выхода он встретил на улице Геральда Винокурова, парня - теперь, конечно, не парня, а старпома с солидного парохода, - с которым вместе кончал училище. Они хлопали друг друга по спинам, потом сидели в пропахшей щами столовой, пили какую-то полуторарублевую химию и вспоминали друзей - у кого какая судьба, кому как улыбнулась жизнь. Судьбы вспоминались разные, подчас удивительные. Один приятель ошвартовался механиком цеха на табачной фабрике, другой стал учителем арифметики в начальной школе, третий устроился смотрителем зданий, а один забавник превратился из штурмана в зубного техника. Женился на зубном технике, сперва помогал ей цемент размешивать, а потом махнул рукой и сам во рты полез... Добрались тогда, вспоминаючи, до комсорга класса, вдумчивого Мити Валдайского.
«Знаешь, где он?
– сказал Геральд.
– В Москве. В Астрономическом институте работает. В университете учится заочно...»
– Эврика!..
– прошептал Овцын н шлепнул себя по лбу ладонью.
– Помнится, Митя меня любил. Пойду к нему. Может, и мне найдется место в астрономии, все же в этой науке я худо-бедно разбираюсь...
Он разыскал справочное бюро, узнал адрес института, не сразу нашел его в гомадной, беспорядочной Москве, но все-таки нашел и спросил в отделе кадров у девушки помиловиднее, как повидать Валдайского, которого зовут Дмитрий, а отчество забыл. Миловидная девушка отослала его к другой, покрокодилистее; и та, покопавшись в бумагах, объяснила, что старший лаборант Дмитрий Петрович Валдайский работает в отделе астрометрических постоянных под началом у доктора Кригера. Она дала телефон. Овцын позвонил из вестибюля и спросил Дмитрия Петровича.
– Я вас слушаю, - произнес солидный, совсем ученый голос.
– Здорово, Вожак, - сказал Овцын, припомнив Митину училищную кличку.
– Что новенького по части астрометрических постоянных? Каково нынче прямое восхождение точки Овна?
– Равно нулю, как и всегда, - вежливо ответил Митя.
– Но простите, я не узнал.
– Не мудрено. Восемь лет не видались. Овцын мое имя.
– Ванька!
– заорал Митя Валдайский очень несолидно.
– Какими судьбами?!.
– Так я тебе и стану судьбы по телефону докладывать, - сказал Овцын.
– Повидаться надо.
– Да где ты хоть находишься ?!
– завопил Митя.
– В вестибюле твоего почтенного заведения.
– Бегу!
– крикнул Митя.
Раздался стук, топот, потом кто-то положил трубку на место. Овцын улыбнулся и повесил свою.
Митя сбежал с лестницы растрепанный, тонкий галстук съехал набок, руки болтались в воздухе как бы отдельно от тела.
– Ух ты!
– восклицал Митя, щупая нашивки и значки Овцына.
– Капитан дальнего плавания, отличник морского флота, персона! Ну, говори, где ты, что ты, как ты? Женился? Дети есть? Как попал в Москву? Да как ты меня нашел?