Два апреля
Шрифт:
Эра опешила, вдруг порывисто обняла его, прижалась, стала говорить;
– Прости, прости меня! Я ничего такого не думала, ты неправильно понял...
Он отодвинул ее.
– Уймись. Мы здесь не одни, хоть пляж и дикий. Не приручай собачонку, потому что нам очень скоро станет не до собак. А мы ответственны за того, кого приручаем.
– Уходи, противная собака, - сказала Эра совсем не тем тоном, каким следовало бы.
– Ну, уходи же.
– Проваливай, - добавил Овцын с улыбкой, но другим тоном, и собачонка покорно поднялась, оглядываясь, затрусила наверх, к роще.
Эра отвернулась и стала смотреть в море.
– Еще одно существо обидели, - сказала она.- И кого? Собаку. Пожалуйста, не убеждай меня, что от этого ей же лучше. Я сама знаю, не думай, что один ты умный. Скажите пожалуйста, - Экзюпери читал, эрудит тамбовский.
– Почему тамбовский?
– засмеялся он.
– Сам догадайся, если ты эрудит, - сказала Эра.
Собачонка не убежала совсем, она прилегла под кустиком на краю рощи. Когда они пошли домой, собачонка пристроилась вслед. Эра часто оборачивалась и говорила:
– Ну, и зачем идешь? У нас тебя никто любить не будет.
А собачонка все равно шла, обирая длинным хвостом колючки.
Увидав это нелепое существо, Евсеевна всплеснула руками, запричитала басом:
– Хорошая ты моя, жемчужинка ты моя, родная ты моя Розочка! Золотая ты мои собачка, где же ты два дня от своей несчастной хозяйки пропадала? Я ли тебя не кормлю, мою маленькую, я ли тебя не жалею, я ли тебя не берегу, мое сокровище?!
Она всхлипнула, и, воспользовавшись паузой. Эра спросила:
– Это ваша собака, Таисия Евсеевна?
– Моя, моя собака, золотая девочка, - снова залилась Евсеевна.
– Уж как я ее люблю - больше жизни, как жалею! Что сама ем, тем и Розу кормлю. Ни в чем она у меня недостатков не терпит. Где ты ее нашла, красавица моя?
– На пляже, - сказала Эра.
– Подошла к нам, легла рядышком.
– Вот куда удирает, паршивка!
– нахмурилась Евсеевна.
– Опять щенков принесет от кобеля вислоухого. Что я с ними делать буду, беззащитная бабенка?..
Вечером Роза поскреблась лапкой в дверь. Эра впустила ее в комнату и кормила леденцами, пока не опустела коробка. Потом скормила собаке печенье. Всю ночь собака проспала на коврике, а с рассветом, когда проснулись и загорланили Евсеевнины петухи, она, деликатно тявкая, попросилась на улицу. Собака приходила каждый вечер, кушала конфеты и печенье, засыпала на коврике и уходила утром по своим собачьим делам. Днем она провожала их на пляж.
– Боже мой, - вздыхала Эра, - кажется, я полюбила собаку Розу.
5
Прошла неделя, и Овцын почувствовал, что сыт по горло и пляжем, и бездельем, и вечерними пирушками с Евсеевниными приятелями, на которые его с Эрой Евсеевна приглашала со слово обильным радушием, граничащим с насилием. Коробило от прекрасных восточных глаз собутыльников, вспыхивающих плотоядным пламенем при виде его жены. Но отказываться от приглашений было невозможно, Евсеевна смертельно обиделась бы, а в ненависти она так же неистова, как и в приязни.
– Никого отдыхающих не желаю за столом видеть, только тебя, сердце ты мое, и жену твою красавицу!
– повторяла Евсеевна.
Приходилось идти, хоть и до чертиков опротивело уже горьковатое Амвросиево вино, пряная, не по-русски пахнущая еда, а особенно непременные к каждому стакану тосты, длинные и извилистые, как горные тропы.
– Трудно с ними белому человеку, - вздыхал покуривавший на завалинке у своего сарая «плюгавик», когда Овцын и Эра среди ночи шли мимо него к себе домой, вполголоса бранясь.
Начался октябрь, но погода не менялась, было все так же жарко и безоблачно, только прибавилось колкой сосновой хвои на тропинке, пожелтела трава и посыпались листья с виноградных лоз.
Овцын все чаще думал о своих: где они, ребятишки, что гонят, куда, каково им в заштормившей, в заледеневающей осенней Арктике? Глядя с пляжа на горизонт, где появлялись порой белые теплоходы Черноморского пароходства, идущие налево - в Батуми и направо - в Сочи, он испытывал ощущение потери, и тогда никакие ласки понимавшей его взгляды Эры не могли привести в равновесие душу. Он был одинок, вышиблен из жизни, ни на что не способен.
– Ну, давай уедем?
– говорила Эра.
– Куда?
– Куда хочешь.
– А там что?
– Что-нибудь да будет, - говорила она.
Что-нибудь ему не годилось.
– У нас в училище был комсорг Митя Валдайский. Однажды на бурном собрании по поводу катастрофического снижения какого-то уровня он поднялся с места, воздел руку и заявил: «Товарищи! Хватит переливать из пустого в порожнее. Я вношу конкретное предложение: надо что-то делать!»
– Да, да, - сказала Эра.
– Бывает.
Что-то надо было делать, потому что будущее виделось ему все более мрачным и, наконец, стало похоже цветом на то небо, которое нависло над «Кутузовым» в Баренцевом море. Не может человек болтаться, как рыба без пристанища, да и всякое ли пристанище ему годится ?
– Уедем в Ленинград, - сказала Эра.
– Будем жить у твоей мамы. Разве это так уж невыносимо?
– Так уж.
– Снимем комнату. Что мы, не заработаем на комнату?
– Глупая девчонка, - улыбнулся он криво, - разве ты вышла замуж, чтобы иметь лишние неудобства? Да и работать в Ленинграде тебе будет неинтересно.