Два апреля
Шрифт:
– Однако у тебя и манера, - сказала она.
– Разве можно сообщать такое жене за два часа до вылета?
– Не устраивай семейную сцену, - улыбнулся он.
– Все готово со вчерашнего вечера. Надевай плащ и бери сумочку.
– Я хочу есть, - сказала Эра.
– В самолете покормят.
Надевая плащ, она бормотала:
– То плавай с тобой, то летай. Ты умеешь жить дома?
– Не пробовал.
– Тогда пойдем лететь, - вздохнула она.
3
В Адлере удалось быстро добыть машину, но это уже ничего не изменило -
– Придется высоко забираться, моя милая, - сказала матрона, - но там удобно. Как говорится, вдали от шума городского.
Овцын протянул администраторше деньги, но та величественным жестом отстранила их.
Крутая, осыпающаяся под ногами тропинка вывела к освещенной поляне среди буйных тропических колючек, на которой расположились два деревянных дома, сарай, несколько персиковых деревьев, водопроводная колонка и отхожая будочка в стороне над обрывом. Веранды домов были увиты виноградом. Овцын отыскал веранду администраторши и стал работать ключом. Эра с покаянным выражением на лице сорвала кисть винограда.
– Серафима Сергеевна добрая, она не заругается, - сказала Эра и стала обрывать ягоды ртом.
Жилище Серафимы Сергеевны оказалось ухоженным, старомодным и очень милым. На веранде с тремя стеклянными стенами находилась кухонная утварь и швейная машина. В маленькой комнатке, застеленной дешевым ковром, только то, что нужно для отдыха: пышная кровать, небольшая кушетка, чтобы полежать, не раздеваясь, туалетный столик и тумбочка с
приемником, накрытым вязаной салфеткой.
Над кушеткой полочка с книгами. Пахло цветами и свежим бельем.
– Хорошо!
– выговорила Эра, глядя на соблазнительную кровать.
– Давай умываться и переодеваться, - сказал Овцын.
– Когда проходили мимо ресторана, я почуял, что там жарят барашка.
– Ох, - сказала Эра и опустилась на кушетку.
– Что тебе стоит купить его и принести сюда.
– Нельзя, - покачал он головой.
– Остынет по дороге.
– Все-то ты предусматриваешь, - вздохнула Эра, опустилась на колени перед чемоданом и стала доставать полотенце.
Они заказали так много еды, что не смогли съесть всего, несмотря на бутылку ароматного, в самую меру охлажденного Псоу. Но они не старались есть, и вдруг официант, похожий на итальянского киноактера Марчелло Мастроянии, величественно опустил на стол бутылку цинандали.
– Это зачем?
– приятно удивилась Эра.
Официант указал поворотом головы:
– Прислали ваши друзья с того стола.
– Им две бутылки, - сказал Овцын, кивнув трем грузинам, обволакивавшим взглядами не столько его - и даже совсем не его, - сколько Эру.
– А мне дайте счет.
После Псоу Цинандали показалось острым и терпким. Раснлатившись с Марчелло, Овцын сказал:
– Бежим.
– Зачем?
– спросила она страдальчески.
– Есть вино. И сыр. И курица. Я так хочу съесть эту курицу, но уже не могу.
– Бежим немедленно, - повторил Овцын и слегка повел головой в сторону стола, откуда прислали вино.
– Сейчас они пришлют нам четыре бутылки, потом придвинут свой столик, и начнется вздымание тостов, пока не закроется заведение. Я знаю восточную манеру.
– Ах, зачем ты все знаешь!
– вздохнула Эра.
Они спустились на улицу, в жаркий, пахучий вечер. Через бульвар, где с разных сторон слышалась шумная музыка, прошли на каменистый пляж, темный и совсем пустынный. Волны с рокотом набегали на камни и откатывались шипя.
– Какие мы молодцы, что приехали сюда!
– говорила Эра.
– Ты всегда делаешь так, чтобы мне было хорошо. Ты всегда будешь делать так, чтобы мне было хорошо?
– Всю жизнь, - сказал он.
– Не ври, - сказала она.
– Не может человек всю жизнь делать только хорошее.
– Я постараюсь.
– Это другой разговор... Хочу купаться.
– Давай купаться.
Она быстро сняла платье и бросилась в воду.
Он едва не потерял ее из виду, пока догнал. Держась за руки, они лежали на упругих волнах и смотрели в звездное небо. Здесь, далеко за буйками, ограничивающими разрешенное для купания место, музыка с берега была едва слышна, она стала мелодичной и таинственной; казалось, что музыка доносится со звезд, где, конечно, тоже живут люди и тоже любят друг друга, тоже радуются жизни и слушают свою таинственную музыку... И тоже, конечно, считают, что не стоит думать о печалях и невзгодах, пока они не придут своим непреложным путем; а когда они придут, не стоит впадать в отчаяние, потому что они уйдут своим непреложным путем, - и снова будет радость, и так до конца, пока не замкнется очерчиваемый тобою в космосе круг.
Гул идущей с юга «Ракеты» вывел из забытья, они разомкнули руки и поплыли к берегу; и когда вышли на камни, около одежды сидел и покуривал военный с автоматическим оружием на коленях.
– Ну что?
– спросил военный.
– Отвести вас куда следует за нарушение? Сколько вам уже объясняли, что нельзя ночью купаться.
– Мы не здешние, служивый, - сказал Овцын.
Он прекрасно знал, что ночью на берегу находиться запрещено.
– Не веди нас никуда, лучше возьми штраф.
– Что я, милиция?
– обиделся военный.
– Ладно, ступайте. В следующий раз не посмотрю, что нездешние. Так и отведу, как есть, в голом виде. Вообще-то я боялся, что кто утонул, - улыбнулся пограничник, встал, закинул автомат за плечо и пошел своей дорогой, похрустывая сапогами по гальке.
– Симпатичный солдатик, - сказала Эра, посмотрев ему вслед.
– Выпадают такие дни в жизни, когда все люди симпатичны, -улыбнулся Овцын.
– Абсолютно все человечество, исключая китайских догматиков.
Когда поднимались по крутой тропинке к обиталищу доброй Серафимы Сергеевны, Эра не разрешила ему поймать светлячка.
– Думаешь, светлячку хочется умирать в такой вечер?
– сказала она.
«Глупышка, разве это зависит от погоды?» - подумал он.
Утро они провели па пляже, после обеда тоже пошли туда, хотя вода, взбаламученная сотнями людей, полная холодных маленьких медуз, была не так уж привлекательна. А заплывать за буйки, где было почище, не велели бдительные спасатели, раскатывавшие вдоль берега в аккуратных шлюпочках. Серафиму Сергеевну увидели только вечером. Она хлопотала у вынесенной на двор керосинки и, одетая в байковый халатик, уже не выглядела так осанисто, как на службе. Пока Эра одевалась и причесывалась к ужину, Овцын, проделавший все это за полторы минуты, стоял, облокотившись на перильца у водопроводной колонки, и разглядывал маленький, косо приклеенный к горе огородик. На рыжей комковатой земле росли помидоры, лук и лохматая травка, которой в Грузии посыпают всякое мясо. Он удивился, почему в конце сентября не снят урожай, потом сообразил, что это второй, если не третий - тут не Россия, где два раза в лето успевает вырасти только редиска.