Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
— О, да.
Чтобы убедить её в своей реальности, пришлось сначала размотать кокон из одеяла, но зато дальше никаких проблем не возникло.
А неделю спустя Грег позвонил и мёртвым голосом сообщил, что Энди, жена Пола, попала в автоаварию и находится в больнице в тяжёлом состоянии.
Джим решил проблему — жестоко, но сдержав слово. Пол действительно не пострадал.
Александр: двадцатая часть
— Тебе нужно перестать пить столько кофе, сладкий, ты посадишь себе сердце и испортишь мне всё удовольствие, — сообщил
Как обычно, Александр не спал, а только пытался загнать себя хоть в какое-то подобие дремоты, когда раздался звонок.
— Ты собирался свести меня с ума. Кофе точно не помешает, — отозвался Александр, закрывая глаза.
— Ты вспоминаешь её? Ту рыжую девочку? — спросил он резко, и это прозвучало так, словно дрянной актёр читает реплику из невыученного сценария. Совершенно наугад Александр ответил:
— Убери сценарий, Джим.
В ответ послышался незлой смех, а потом наступила тишина, которая нарушалась только лёгким дыханием. Александр произнёс (в этот раз он почему-то не испытывал ужаса, как в прошлый. Возможно, потому что он ждал звонка):
— Почти не вспоминаю. Я её не знал толком. Мне больно, что она мертва, и мне непросто будет вернуться в тот дом. Но это в прошлом. И ты знаешь, что я не вру. Это странно, но я хотел, чтобы ты позвонил.
Дыхание стало чуть громче, но Александр не сбился с мысли.
— Я понимаю, что в этой истории я жертва, должен трястись от ужаса и всё в этом роде, и я трясусь, правда, особенно когда понимаю, что ты можешь сделать со мной, учитывая все твои ресурсы и влияние. Я слабак, Джим. Слабый, ведомый, эмоционально-неустойчивый режиссёр, который и прославился случайно.
Джим слушал на вдохе, совершенно беззвучно.
— Я снимаю фильмы, которые просто по определению не должны нравиться публике. У меня есть несколько коммерческих вещей, но остальное — это мои беседы с самим собой, попытка вытащить из головы то, что разрывает её изнутри. А ты… мы тогда говорили так, словно ты действительно точно знаешь, о чём я думаю.
После очень долгой паузы Александр спросил:
— Мне не стоило этого говорить?
Джим сбросил вызов.
— Как тебе красочное выступление мистера Тревиса, сладкий? А он неплох, да? Столько накопал! Вот за что Елена его держит. А мы-то с тобой думали, что за рост и постную улыбку. Тебе понравились наши с Марком фотографии?
Александр тяжело выдохнул, перевернулся на кровати так, чтобы упереться лбом в плотную перьевую подушку, и потёр слезящиеся глаза.
Елена сегодня пригласила его на встречу очередной комиссии, и мистер Тревис представил результат своей поисковой работы — несколько снимков с камер видеонаблюдения и три кадра, сделанных на хороший плёночный фотоаппарат. То, как он, действительно, постный, сухой и скучный, презентовал своим таким же коллегам эту извращённую гейскую порнографию, могло бы в других обстоятельствах быть смешно до истерики. И даже мрачный контекст не помешал Александру сохранить где-то в голове этот эпизод, потому что он был бесподобен в своей абсурдности.
— Ты помнишь ту сцену из «Авиатора»? — спросил он в ответ. —
Больше ему ответить на этот вопрос было нечего. Моральная или эстетическая сторона снимков его очень мало волновала. Вернее, не так — она занимала его, но не достаточно сильно. Он отлично мог вообразить, как именно требуется перекрутить восприятие, чтобы садист-насильник Марк Смит, изуродованный огнём и лишившийся руки и ноги, стал по-настоящему привлекательным сексуальным партнёром. Это было настолько легко, что в фильм он вставлять такую сцену не стал бы. Красота уродства и наслаждение болью — извращения базовые, простейшие.
— Ты прелесть. А он был хорош, между прочим. Ты пробовал когда-нибудь?
— Нет, я боюсь боли.
— Даже не делал попыток? Ну, давай, скажи.
— В университете я расстался с девушкой, потому что она кусалась.
Джим высоко рассмеялся.
— Тогда тебе понравилось бы причинять боль, сладкий. Первый раз это страшно, но ты быстро научишься и начнёшь ловить от этого кайф.
Александр покачал головой, перевернулся на спину и подумал, что пока это самая неожиданная тема для разговора, которуй выбирал Джим.
— И убивать, — тихо добавил тот. — Только не думай, что я сравниваю тебя с ним, сладкий.
— На этом спасибо. Если данные мистера Тревиса верны, твой Марк Смит был той ещё тварью.
— Напрочь отбитый ублюдок, — зафыркал Джим довольно, словно его это веселило. — Он безумно любил убивать. У него вставал, когда он смотрел в прицел винтовки. Но это всё примитивно, сам понимаешь. Мы с тобой ощущаем иначе. Главное, не убивать посторонних — это омерзительно. Только близких.
Тон Джима был очень странным, и Александр произнёс:
— Мне кажется, ты не делаешь этого часто. Возможно, даже не делал никогда. Я бы не смог. Эта близость… Когда ты — последнее, что человек видит в жизни, когда он это осознаёт, ты становишься для него всем миром.
— Однажды, — шепнул Джим. — Я хотел взять нож. Перерезать ему горло, глядя в глаза. Или порезать вены и оставить сидеть в ванной. Но в итоге…
Джим говорил с горечью.
— Ты желаешь? Яд?
— Медленный. Да. Так пошло. Особенно в конце, когда он пытался прочистить желудок, потом рыдал.
— Кто он был?
— Мой очень близкий друг, — медленно, почти по слогам выговорил Джим и замолчал. Александр вдруг почувствовал, что у него тяжелеют веки, рука, держащая телефон, ослабела. Включив громкую связь, он положил телефон на подушку и сам не понял, когда уснул.
Утром во входящих никакого скрытого номера не было.
Джим молчал так долго, что Александр, устав от тишины, начал:
— Ты читал… — но Джим резко перебил его:
— Нет, нет-нет-нет, сладкий. Мы с тобой немного вышли из возраста выпускниц пансионов. Ах, что вы думаете, мистер, о философии Ницше, а что — о романах Достоевского? — передразнил он пискляво и зло расхохотался. Оборвал смех. — Я видел твои фильмы, сладкий. Я точно знаю, что ты думаешь о любой книге. А ты сможешь догадаться, что думаю я. Что ты пишешь?