Двадцать один год
Шрифт:
– Если его подстилка сделает высокую прическу, он окажется ниже её, - ехидничала Марлин, сидя в гостиной на коленях у Сириуса.
– Какой позор для Блэков! Что скажет твоя матушка?
– Будет растягивать братца на дыбе или найдет ему невесту-карлика, - хохотал тот.
Люпин в преддверии бала стал особенно предупредителен с Лили: угощал её добытым на кухне горячим шоколадом, носил за ней сумку и рыхлил за нее мерзлую землю на травологии. Мери часто и с грустным видом шутила, что рыжим везет. А Джеймс… Джеймса Лили видела только на уроках. В остальное время он пропадал Бог весть где.
Праздничный вечер наступил с неожиданной
они едва успели управиться, чтобы вместе с кавалерами не бежать по залу бегом. Вышли к мальчикам: Лили в мятном платье, с зачесанными вверх волосами и заколкой в виде маленького цветка лилии; Марлин -в алом, восточного кроя, очень шедшего к её матовому лицу, густым бровям и каскаду черных волос; Мери - в белом, коротком и обтягивающем, и лодочках; наконец, Алиса, в светло-желтом платье и с широким серебристым обручем в волосах навевающая мысли о луне.
Сириус, Люпин и Питер были в одинаковых бордовых пиджаках и золотистых бабочках; Фрэнк, не столь легкомысленный, облачился в консервативный коричневый костюм. Лили, улыбаясь, протянула Ремусу руку, и тот приложился губами к запястью.
– Эй, Лунатик, не зарывайся!
– Сириус кольнул приятеля в бок.
Но тут и Марлин протянула руку кавалеру, прикрыв лицо широким пунцовым веером, Питер, нелепо поклонившись, подобрался бочком к Мери, и Лили охватил радостный трепет, словно она стояла на пороге новой сказки, в которой точно не будет обид и несправедливостей, отравивших сказку прежнюю.
…Двери Большого зала были распахнуты настежь, и свечи освещали его как никогда прежде светло - не дневным, но и не обычным своим томным светом, а ярче самых мощных электрических ламп. Воздух пах хвоей и воском, корицей и кофе, розами и ландышами - и столь же невообразимой была пестрота нарядом студентов, мелькавших перед Лили, когда она осматривала толпу. Она успела заметить толстушек Эббот, в голубых легких туниках похожих на два воздушных шарика, Линнет Фоули, разрядившуюся в цвета Слизерина - зеленое платье и серебристый палантин, Оливера Монтегю в тяжелом замшевом пиджаке, Гестер Хорнби в белом кружевном наряде, только что без фаты, цеплявшуюся за руку Энтони Гринграсса в черном фраке, Стеллу Булстроуд в чем-то золотистом и Нелли Гамильтон - легкомысленно-коротком, оранжевом, а потом…
Лили повела плечами, из-за невидимого сквозняка и замедлила шаг. Прямо перед ней появился Джеймс, одевшийся, как и друзья, в цвета Гриффиндора, с цеплявшейся за его локоть Пенни-Черри, сегодня кудрявой, как пудель, в розовом пышном платье с малиновым атласным поясом и с пунцовой бегонией в волосах. Лили тотчас убедила себя, что платье безвкусно, вырез до пошлого низкий, цветок наполовину увял и измялся, и вообще такой провинциалке рядом с Поттером делать нечего - но легче не стало. “он будет с ней танцевать. Он будет с ней танцевать”. Каждый шаг стал отдаваться колкой болью в сердце. Лили оперлась на мягкую, теплую руку Люпина, но это не принесло облегчения.
Между тем пары выстраивались. Открывающие бал ученики подошли ближе к центру зала. Септимус Берк стоял рядом с разодетой в фиолетовые волны муслина Мирандой Фиорелли, выглядевший во фраке еще более самодовольным Бертрам Обри держал под руку Электру Мелифлуа, золотистые волосы которой ярко переливались, рассыпанные по сине-зеленому шелку платья. Рядом с безупречно одетым и причесанным Регулусом Блэком ждала музыки
Выскользнул на середину зала Септимус Берк, ведя свою Миранду, за ним последовали Обри с Электрой, а после закружились Регулус и Летиция. На этих последних невольно залюбовался весь зал: дивились их легкости и грации, отточенности движений, но больше - ожесточенности, с которой оба погрузились в музыку. Они словно танцевали последний раз в жизни - завтра им на эшафот. Отчаяние их не вязалось со светски спокойной мелодией, но все же Лили не могла оторвать глаз и почти пропустила момент, когда настала её с Ремусом очередь выходить.
Люпин, как ни странно, танцевал очень хорошо - двигался мягко и ловко, словно крадущийся хищник. Неспешное кружение немного развеселило, Лили осматривала зал, выхватывая взглядом все новые пары танцующих, даже послала Слизнорту озорную улыбку, которую старик встретил кивком - пока не заметила Джеймса, танцующего с Пенни.
Хаффлпаффки для балов не созданы: Черри сбивалась с такта и путалась в подоле - но Поттер терпеливо и аккуратно вел её, изящно выходя из испорченных па. Несколько раз он явно удержал девушку от падения, хотя Лили показалось, что при этом слегка покраснел от стыда за свою даму. И стало больно уже не от ревности, а оттого, что приходилось наблюдать его в унизительном положении и нечем было помочь.
Шопена сменил Штраус, но у Лили скоро закружилась голова, и Люпин бережно проводил её к стоявшим у стены обитым плюшем стульям. Мери, где-то оставившая Питера, подбежала к ним с тремя бокалами шампанского, которое, по её словам, Слизнорт сам достал из запасов ради праздничка.
– Рем, тебе вот этот, побольше, ты ж мужик, как-никак.
Люпин, покраснев, взял с подноса бокал, который русские назвали бы штрафным. Лили залпом - от нервов - выпила свой, бросила в рот шоколадную конфету. Сначала перед глазами зал слегка закружился, но потом стало гораздо веселее, и проблемы показались пустяковыми, а она себе - сильнее и смелее всех. И когда заиграли “Кумпарситу”, хоть белый танец и не объявляли, она, сверкнув глазами, через весь зал пошла к Джеймсу и на глазах у изумленной Пенни, как умела, сделала реверанс.
– Приглашаю вас, мистер Поттер…
Коротко кивнув Черри, Джеймс взял Лили за руку, за талию и уверенно повел.
Оба вскинули подбородки. Лили, инстинктивно угадывая движения, мягко и легко гнулась на резких поворотах. Поттер шел жестко, стискивая ей кисть почти до боли, то отстраняя партнершу, то прижимая к себе. Вот он откинул её назад так, что прическа слегка разбилась - вот привлек к себе, и сквозь ткань её платья и его костюма она ощутила, как горяча его кожа. Дух захватило. В конце танца он снова привлек Лили к себе, так тесно, что стало больно ребрам - какие у него сильные были руки!
– и прошептал: