Двадцать один год
Шрифт:
Перед отъездом Джеймс подарил Лили музыкальную шкатулку, очень чисто игравшую несколько мелодий танго.
– Я знаю, что ты любишь, - ему необыкновенно шла новая застенчивая улыбка. – Вот летом развлечешься. Только ни с кем под них не танцуй!
– И с кузенами? – Лили спросила просто так, кузенов своих она отроду не видела.
– И с кузенами! – он принял суровый вид. – Знаю я этих кузенов, наслушался, что там у Блэков было.
– Мои кузены, если что, не Блэки, а магглы.
– Неужели ты веришь, что между ними есть различия? – он приятно пощекотал её плечо. Оставалось только рассмеяться.
Под
Они словно и не задумывались, что едут на последние летние каникулы, что впереди последний школьный год, а дальше – полная неизвестность. На Лили грусть иногда нападала, но неловко было портить девочкам настроение. Алиса еще могла бы с ней повздыхать, но она ехала вместе Фрэнком. А потом Лили тряслась в полупустой электричке, и ей было уже не до печальных раздумий: она уговаривала себя не бояться гогочущей полупьяной компании в другой конце вагона. Обычно с ней был Северус, и она не боялась… Но как-то обошлась без него в прошлом году – обойдется и теперь. Если что, применит магию, и плевать ей на последствия. Но компания не обернулась на нее.
А дома Лили неожиданно не смогла влезть в часть вещей. Хотя мать просто предлагала распустить швы, она решилась похудеть, отказалась от булочек, бутербродов и джема, а также пообещала себе каждое утро бегать вокруг Коуквортского парка.
…Встала она в первый раз очень легко, бесшумно собралась и выскользнула из дому. Город спал еще так мирно, что Лили слышала собственное дыхание. Парк лишь немного оживляла видневшаяся в утренней дымке фигура дворника, шаркавшего метлой по дорожкам. Вдохнув и выдохнув, Лили пустилась бегом. Первые минуты дались легко, тело приятно заныло, но затем в груди стало тесно, майка взмокла. Не желая останавливаться, девушка прибавила скорости, но скоро запнулась, чуть не упала и закашлялась. А ведь когда-то она прекрасно бегала. Вот что значит – отсутствие тренировок. То-то Джеймс все силы убивает на квиддичном поле.
Хватая ртом воздух, Лили опустилась на скамейку. Утреннее солнце лениво слизывало клочья тумана, будто притомившийся ребенок - сахарную вату. Тишина стояла густейшая: каблуки редких прохожих и перекрикивание птиц соскальзывали, не нарушая её. Вот перестала шуршать метла: дворник присел отдохнуть на скамеечку к Лили.
Она не присматривалась к дворнику, когда бежала, но теперь тяжелое ли дыхание его, или лающий рваный кашель встревожили и заставили обернуться. Перед ней, сгорбившись, закуривал дешевую сигарету Тобиас Снейп.
По коже Лили пробежали мурашки. Страх усилился оттого, что Тобиас, кажется, был трезв, а последний раз трезвым она его видела, когда у нее на глазах он выпорол сына. Но он уже обернулся, узнал её, кивнул и заулыбался - уходить было неловко. Ведь, по сути, Лили он не сделал ничего плохого - за что же его было обижать?
– Давно не видел тебя. Повзрослела, похорошела. Жених-то есть на примете?
– Есть, - лгать ему не было нужды.
– Не мразеныш мой, верно?
Оставалось только кивнуть. Тобиас необыкновенно устало провел рукой по лицу.
– Ты хоть его видела, моего-то гада? Жив-здоров?
– Да, - робко подтвердила Лили.
– А разве он не с вами живет?
Тобиас
– Нет, дело-то в чем! Год уж почти, как ушел из дому. Вот как покойницу схоронили, так и ушел, - он потер сизый щетинистый подбородок.
– Ты, может, думаешь, что я его довел, так вот я тебе скажу, что никогда, кроме добра, ничего ему не желал. Ну воспитывал, да, дурь выбивал. Что ж, он же на меня смотрел с детства, как на кусок дерьма - как еще себя уважать-то заставить? Он же меня за одно то, что не повезло мне в жизни, презирал!
Тяжелый вздох Тобиаса перешел в кашель.
– Я ж после похорон покойницы только проучить его хотел за то, что он к ней, пока болела, носа не показывал. И всего-то хотел ремешком немного пройтись. Пришли домой, велел ему ложиться, а он - ты подумай!
– взял меня и ударил. Отца родного ударил, понимаешь ты! Ну, я и не стерпел…
Лили напряженно слушала, чувствуя, как от отвращения и жути начинает кружиться голова.
– Бил уж его, бил - душу хотел вышибить. Как упал, стал его ремнем хлобыстать - уж куда попало, не разбирая. Чуть руку не вывернул. Ну, устал, ремень бросил, пошел воды попить, в дверях обернулся - а он так и лежит лицом вниз, да плечи этак дергаются… Плюнул я тогда, из дому ушел, шатался всю ночь. Аж жалость на подонка взяла. Думаю, вот вернусь - помиримся мы с ним, заживем, как люди! А о том, что он ударил меня, отца родного, и думать забыл - понимаешь ты? Вернулся домой - ан его и нету. И манатки свои прихватил все. Ох, увидел бы я его, подлеца, убил бы сию секунду! Мать забыть, отца ударить, да еще сбежать! Был бы человек - остался бы. А так… Трус распоследний сын мой, вот что.
Лили слушала, опустив голову. Омерзение, овладевшее ею в начале рассказа Тобиаса, постепенно сменилось жалостью к нему и к его сыну. Она даже не знала, кому сочувствует больше. Северуса жаль, как жаль любого, избитого до полусмерти – но и Тобиаса жаль тоже. Всю жизнь терпеть неуважение сына, получить в конце концов от него последнее доказательство презрения – кто бы стерпел, в самом деле? А ведь он не так уж безнадежен. Потрясение, кажется, исправило его. Трезвый, на работу устроился. Что бы сыну не простить его - и вправду, жили бы, как люди.
Интересно, в городе ли Северус? Если нет, то куда подался? Лили поймала себя на том, что первый раз после разрыва думает о нем почти благожелательно.
С Северусом она встретилась раньше, чем ожидала. Два месяца каникул промелькнули быстро и бессобытийно, и вот уже Лили обнаружила себя толкающейся в Косом переулке среди других школьников, торопящихся запастись всем необходимым к учебному году. У нее закончились ингредиенты для зелий, пришлось зайти в одну из вонявших на весь переулок лавок. Там-то она и столкнулась с бывшим другом: сидя у входа, он, чавкая пестиком, спешно толок в ступке слизней.
Пожалуй, сейчас Северус выглядел хуже, чем даже в детстве. Слизь запачкала ему руки, лицо, ссохлась в волосах, источая отвратительный запах. Тяжелый и грязный передник словно оттягивал его вниз, заставляя быть согбенным. На шее и острых лопатках (из-за духоты в лавке он был по пояс голый) выступила испарина. Кажется, он стал немного крепче, шире в плечах, но это не искупало плачевного в целом вида.
– Северус! – тихо позвала Лили. Он вздрогнул, нервно поднял голову. В ту же секунду лицо его стало темно-красным. Лили только не поняла, стыдится ли он того, что не одет и грязен, или того, что вынужден работать летом.