Двадцатое июля
Шрифт:
— Вот теперь можем спокойно побеседовать.
Мюллер поднял упавший стул, поставил его напротив избитого журналиста и оседлал его.
— Я не понимаю, за что меня арестовали. — В голове Штольца проносилось безумное количество мыслей.
— Бросьте, господин журналист. — Мюллер закурил, незаметно кивнув помощнику, чтобы тот вышел в соседнюю комнату. — Всё вы прекрасно понимаете.
— Я предан делу фюрера и рейха. На мою защиту встанет господин Геббельс.
— Все может быть. Впрочем, в последнем сомневаюсь. Поверьте, «Хромому» сейчас не до вас. А
— Не может быть… — голос Штольца сорвался. — Я сам слышал его выступление по радио!
— Ну, наш великий пропагандист и не такие коленца выкидывал. Уж кому-кому, а вам-то об этом хорошо должно быть известно. — Мюллер осмотрелся в поисках пепельницы и, не найдя таковой, стряхнул пепел прямо на пол. — Я, признаться, до сих пор не понимаю, когда он врет, а когда правду говорит. Впрочем, меня сейчас интересует другое. Скажите, Штольц, зачем к вам приходил русский патрульный?
— Не понимаю, о чем вы говорите. Или Берлин уже захватили русские?
— Не смешно.
«Они следили за мной, — Карл в панике пытался собраться с мыслями. — Они следили за мной с самого начала. Они видели, как приходил тот русский. Значит, они давно уже всё знали обо мне, но почему-то не арестовывали. Ждали. Ждали, когда мы убьем Гитлера. Выходит, среди нас был предатель. А они просто ждали. Знали, что мы будем его убивать, и ждали. Господи, как все гадко, мерзко, противно».
— Штольц, вы же умный человек. К вам заходил русский. В форме солдата. Из батальона «Великая Германия». В вашей квартире он пробыл пять минут. О чем вы с ним говорили?
— Я не видел никакого русского.
— Вполне возможно, вы приняли его за прибалтийца. Но то был русский. Настоящий русский. — Мюллер затушил окурок о край стола. — Шумахер!
Помощник тут же появился в дверях.
— Объясните господину Штольцу, что у меня мало времени.
Мюллер вышел в другую комнату и слушал оттуда звуки тупых ударов по телу арестованного, сопровождавшиеся стонами последнего. Через две минуты из кухни донесся тяжелый надрывный хрип. «Черт, — чертыхнулся Мюллер, — опять перестарался».
Вернувшись в импровизированную пыточную, шеф гестапо увидел Штольца катавшимся по полу и хрипящим от боли. Но живым.
— Что ты ему сделал?
— Сломал пальцы на левой руке.
— А если он левша? Как будет писать показания?
— Он не левша. — Шумахер поднял с пола правую руку репортера и указал шефу на профессиональные мозоли на указательном и среднем пальцах. От пишущей ручки и карандаша.
«Уж чего, чего, — мелькнуло в голове Мюллера, — а сообразительности этому костолому не занимать».
— Оставь нас на несколько минут. Сходи узнай, дома ли кто из соседей?
Когда Шумахер вышел, Мюллер снова устроился на стуле, глядя теперь на арестованного сверху вниз:
— Больше вас никто не тронет. Обещаю. Но если будете и дальше молчать, Шумахер убьет вашего соседа. Или соседку. Словом, кого найдет.
— Вы звери.
— И это все, что вы хотите мне сказать? Что ж, тогда молите Бога, чтобы мой Шумахер не нашел никого из знакомых вам людей. Кстати, есть еще один момент, который меня интересует. К вам должен был зайти дипломат Гизевиус. Да, да, Штольц, не смотрите на меня как на сумасшедшего. Должен был. Правда, если станете утверждать, что не должен, я вам поверю. Вы не могли знать о том, что он к вам придет. Потому что я сам, лично, посоветовал ему нанести вам визит. Но тогда встает любопытный вопрос: почему он не пришел? Я уже пять часов ломаю себе голову: почему дипломат не воспользовался моим предложением и вашими услугами? Через вас же проще всего было уехать за границу. А он пошел какими-то окольными путями. Морочил голову мне и моим людям. Может, проясните ситуацию?
— Не знаю я ничего, — Карл устало прикрыл глаза. («Полный провал. Если и Гизевиус был на их стороне, тогда все, что планировалось заговорщиками, не имело никакого смысла».) — Мне ваш Гизевиус никогда не нравился. Скользкий тип.
Мюллер кивнул:
— Абсолютно с вами согласен. Действительно, препротивнейшая личность.
Прошло три минуты. Вернулся Шумахер и доложил:
— На втором этаже никого нет… — (Штольц облегченно выдохнул.) —…но на третьем парни обнаружили молодую женщину. Беременную. Вести?
Мюллер схватил Штольца за волосы и рывком приподнял его голову от пола:
— Ну что, вести, господин журналист? Уж посоветуйте нам на правах соседа, будьте так любезны.
Карл уперся спиной в стену, придерживая раненую руку. Беременная женщина с третьего этажа. Она всегда при встрече с ним улыбалась и буквально светилась от счастья. Иногда Штольцу казалось, что она сумасшедшая: в Берлине уже давно никто так не улыбался.
— Она жена полковника люфтваффе. Их семья знакома с господином Герингом.
— Да хоть с самим Господом Богом. Итак, Шумахеру идти за ней?
«Ее действительно убьют, — понял Штольц. — И из-за чего? Из-за какого-то корректора, которого я с трудом вспомнил три часа назад? Так они о нем понятия не имеют. Потому и не спрашивают. Или из-за того странного русского, которого я видел впервые в жизни? А может, они хотят повязать меня на русском? Но тот из команды Скорцени. Или они специально подвели русского под меня?»
Мюллер внимательно наблюдал за журналистом.
— Кажется, вы решились. Поздравляю. Итак…
Штольц попытался присесть. Руку тотчас пронзила страшная боль.
— Он… то есть русский… передал мне привет от одного знакомого.
— Кого именно?
— Вы его не знаете.
Взгляд Мюллера помрачнел, не предвещая ничего хорошего:
— Поверьте, я многое знаю. И многих. Итак, назовите имя.
— Извольте. Бургдорф.
Хорошо, что в этот момент Мюллер на секунду отвел взгляд к окну и Штольц не заметил его реакции. Да уж, день сплошных сюрпризов…