Двадцатое июля
Шрифт:
— Всё вы прекрасно понимаете. — Гиммлер подался вперед: — Меня интересуют ваши связи, Альберт. Конец войны не за горами. И этот конец, если не изменится Политика союзников, будет не в нашу пользу. А поменять политику в состоянии только мы. Итак, повторяю вопрос: у вас есть контакты с союзниками?
— Были, — неуверенно отозвался министр. — Не знаю только, сохранились ли они.
— Что вам нужно для того, чтобы их возродить?
— Мне трудно вот так сразу ответить на этот вопрос. Нужно подумать…
— Думайте. Но недолго. — Гиммлер отодвинулся от собеседника,
— Союзники, — робко заговорил спустя несколько секунд Шпеер, — наверняка захотят иметь… как бы точнее выразиться… аргументы в переговорах.
— Аргументы я предоставлю. — «Наконец-то, — мысленно выдохнул Гиммлер, — дело сдвинулось с мертвой точки». — И аргументы будут весомые, можете мне верить.
— Хорошо, я подумаю.
— Надеюсь, друг мой, вы понимаете, что о нашем разговоре никто не должен знать?
— Безусловно.
— И о том, что фюрер мертв — тоже. Это государственная тайца, о которой знает только узкий, крайне ограниченный круг доверенных лиц. Вы теперь один из них.
— Я понимаю.
«Ни черта ты не понимаешь, — рвалось с языка рейхсфюрера. — Если б понимал, не сидел бы сейчас тут передо мной».
Как только Шпеер покинул кабинет, Гиммлер облокотился о стол, сложив перед лицом пальцы рук, и некоторое время сидел задумавшись.
Но думал он не о разговоре с министром. Тут все было ясно: хочет того Шпеер или нет, но ему придется играть на его стороне. Те, кто хоть раз побывал в гестапо, трясутся потом от страха до конца жизни. К тому же он действительно предоставит весомые аргументы для переговоров. Но это дело будущего.
В данную же минуту рейхсфюрера интересовало совсем другое. «Любопытно, — размышлял он, — о чем “Хромой” с “Боровом” объявят на вечернем совещании? Как будут его проводить впервые без фюрера? Бургдорфа-то еще не нашли. Ладно, предположим, что первое совещание они худо-бедно проведут без фюрера. Но о чем в таком случае будет идти речь? Для чего понадобилось это собрание Герингу? Прояснить вопрос, кто есть кто отныне в рейхе? Тут и так все уже понятно. А что, если как раз непонятно? — встрепенулся Гиммлер. — Что, если они не смогли договориться о разделе власти полюбовно? Или, что еще хуже, договорились пока только об одном: втроем сыграть против меня. А все остальное — до сих пор чистый лист. Потому-то “Боров” и спешит, видно, с совещанием. Рвется застолбить себе дорогу в верховные главнокомандующие…»
Гиммлер стянул с переносицы пенсне, с силой потер лоб.
Толстый Геринг никогда за словом в карман не лез. Сколько он его помнил, тот всегда все выплескивал, как помои, на собеседника, лишая того возможности додумывать другие возможные варианты. Сегодня «главный егерь» скорее всего выставит вокруг себя красные флажки, чтобы стать для всех неприкасаемым. Именно для этой цели ему и понадобилось срочное совещание. А подобного допустить нельзя. Ни в коем случае. Геринг допустил ошибку: оставил ему РСХА. Этой ошибкой он, Гиммлер, и воспользуется.
Группенфюрер оставил машину за полквартала до цели: дальше передвигаться на авто не позволяли сплошные руины — результат последней бомбардировки. Всюду толстым слоем лежал битый кирпич, валялись фрагменты стен, под ногами хрустело битое стекло. Мюллер, не стесняясь помощника, выругался вслух: еще несколько таких поездок, и обувь можно будет выбрасывать.
Подойдя к подъезду, Мюллер не смог скрыть удивления: двери, как ни странно, по-прежнему держались на петлях. Но едва он переступил порог, как резко остановился. Идти в темноте по ступенькам, замусоренным щебнем, было опасно. Шумахер, следовавший за ним, тут же уперся в спину шефа.
— Простите, группенфюрер.
— У тебя что, до сих пор зубы болят? — «Мельник» недовольно поморщился.
— Никак нет. Уже всё в порядке.
Шумахер включил фонарь, и тот частично осветил уходящую в темноту лестницу.
— Кстати, как Шмульцер? — неожиданно поинтересовался Мюллер.
— Автомобильная катастрофа. К сожалению, скончался по пути в больницу.
— То-то, смотрю, настроение у тебя веселое. Этот район что, бомбили сегодня?
— Похоже, да.
— Похоже… А почему вечером, а не ночью?
Ответом послужило молчание.
Мюллер носком ботинка отбросил лежавший на пути кусок кирпича:
— Какой этаж?
— Второй.
Шеф гестапо, тяжело вздохнув, принялся подниматься вверх.
— Выяснили, кто тот солдат?
— Да. Русский.
Группенфюрер снова остановился:
— И из команды Скорцени?
— Совершенно верно.
— Русский из команды Скорцени… — Ноги продолжили путь, а голова начала «перемалывать» полученную информацию.
— Я сам удивился, когда услышал. И еще ребята передали, что этот русский не так прост. Ночью он завалил офицера из их полка. Капитана Шталя. Вот квартира Штольца. — Шумахер осветил фонарем номер на двери.
— Что он сделал? — в очередной раз застыл Мюллер.
— Завалил. То есть убил.
— Русский? Убил немецкого офицера? В Берлине? Сегодня ночью? И после этого вышел на патрулирование? А они хоть трезвые были, твои патрульные?
Шумахер пожал плечами. Мюллер недовольно покачал головой и с силой ударил ногой в дверь.
Репортера они нашли на кухне: тот сидел на стуле со связанными за спиной руками. Двое агентов из отдела слежения раскурочивали меж тем его квартиру от пола до потолка. Ломали мебель, рвали книги, одежду. В спальной комнате вспороли матрац и подушки.
Мюллер недовольно поморщился: он не любил быть свидетелем потрошения жилищ «клиентов».
— Они вас о чем-нибудь спрашивали? — не здороваясь, спросил он у хозяина квартиры.
Тот вскинул голову, узнал шефа гестапо, отрицательно мотнул головой.
— Вот и хорошо. Эй, парни! — крикнул Мюллер гестаповцам, — что-нибудь нашли?
— Никак нет, господин группенфюрер.
— Отрицательный результат — тоже результат. Освободите помещение. Позже закончите.
Подчиненные молча покинули квартиру, прикрыв за собой входную дверь. В доме остались только Штольц, «Мельник» и Шумахер.