Две повести о тайнах истории

Бершадский Рудольф Юльевич

Говорили: смотрите, только в одном доме обнаружили отвод от вашего «водопровода» в здание. Но можно ли не посчитаться с тем, что это дом кожевника, что вода из «водопровода» подведена была к чанам, где кожевник вымачивал кожи? Разве не ясно, что для этой цели ему как раз лучше всего могла пригодиться вода, насыщенная подходящими солями, а с другой стороны, ему было безразлично, что вода дальше потечет грязная? Или вас и это ни в чем не убеждает?

Но вот на раскопках древней Москвы археолог М. Г. Рабинович нашел в Зарядье систему, точь-в-точь похожую на ту, которую его учитель — А. В. Арциховский — откопал в Новгороде. Такие же трубы, а потом нашли и колодцы (преимущественно в местах, где трубы

поворачивали под углом; колодец наиболее просто помогал решить задачу поворота трубы), впоследствии были найдены и такие же бочки-отстойники. Но московская система — совершенно неоспоримо — была исключительно дренажной. Предохраняя землю от заболачивания, она отводила почвенные воды в реку и в близлежащие овраги.

Пришлось тут защитникам гипотезы о новгородском водопроводе смолкнуть.

Правда, в ряде книг — например, даже в фундаментальной «Истории культуры древней Руси» — по поводу системы, раскопанной А. В. Арциховским, сказано безапелляционно: «водопровод»! Но и крупные ученые могут заблуждаться в частностях. Путь науки — не торная дорога, как заметил Маркс, и кто на основании только что рассказанного эпизода решит, что история с «водопроводом» — поражение открывшего его ученого, тот глубоко ошибется.

Действительно, что предполагал найти Арциховский в Новгороде, производя раскопки? Свидетельства высокой культуры его городского благоустройства. А водоотвод свидетельствует об этом не в меньшей мере, чем водопровод. Ошибка, допущенная ученым в определении того, какой цели служила находка, — только частность, не более, одна из тех естественных ошибок, без которых наука вообще не движется вперед. А вот то, что заранее намеченное место раскопок дало находку столь большой ценности, — это уже не частность. Глубина знаний археолога прежде всего сказывается в том, чтобы верно наметить: где копать? Это зачастую даже больше, чем полдела. А на этот вопрос Арциховский ответил совершенно точно и только потому и сумел раскопать систему, давшую затем повод для плодотворных споров.

Со стороны кажется чудом: по какому наитию археолог, придя на поле, принимается вести раскопки именно тут, на меже, а, допустим, не в соседнем лесочке? Что он разглядел на меже? Или почему в городе раскапывает пустырь соседей, а не выбрал наш двор?

Когда десятилетиями ищут ход внутрь пирамиды, это понятно: кому не известно, что пирамиды — гробницы фараонов! И если только захоронение не было разграблено еще в древности, то оно обязательно даст множество находок.

Когда разрывают курганы, это тоже понятно: курганы — тоже могилы.

Но когда таких приметных и точных по своему смыслу ориентиров нет — чем тогда руководствоваться археологу?

Единого ответа здесь не дать. Ответ зависит от того, что именно археолог ищет. Цель археологической науки — давно уже не только собирательство и последующее описание случайных находок (хотя ими также пренебрегать не приходится), но прежде всего обогащение тех разделов истории, в которых наиболее ощутима недостаточность сведений об эпохе. А для этого нужны планомерные поиски не древностей вообще, а каких-то определенных материалов.

Каких же данных не хватало для воссоздания истории Новгорода? Он не был белым пятном в истории нашей родины — наоборот, едва ли о каком-нибудь другом нашем городе было у историков так много и столь точных сведений, как именно о нем. Во-первых, древние новгородцы сами вели летописи, и последние дошли до нас. Во-вторых, о Новгороде много и часто писали его современники. В-третьих, сохранилось подавляющее большинство новгородских церквей, а ведь архитектура всегда повествует об очень многом; сохранились и некоторые гражданские сооружения. Наконец, сохранились бесценные памятники новгородского искусства, — и здесь надо

начать с росписи в храмах и икон. А иконы писали на сюжеты не только духовные, но и на исторические — в частности связанные с историей Новгорода.

Все эти материалы постоянно находились в поле зрения отечественных историков. Интерес к Новгороду почти никогда не ослабевал. Это объяснялось рядом причин. В первую очередь, выдающимся значением города для судеб нашей родины на протяжении ряда столетий: ведь вместе с Киевом Новгород был крупнейшим центром, возглавившим государственное объединение восточнославянских племен. Естественный центр большой округи, населенной в основном племенами приильменских словен, он лежал на важнейших торговых путях: на пути на восток — к Волге, а затем далее к Средней Азии и Багдаду; и на другом знаменитом пути: «из варяг в греки». Причем путь «из варяг в греки» не был только или даже преимущественно транзитной трассой, как это может показаться по его названию. «Варяги» и «греки» были лишь конечные пункты его, а сам он был путем русским и пролегал из Руси и к тем и к другим. По нему шли в Константинополь, мировой торговый центр своего времени, русские меха, кожи, сало, мед, пенька, лен, воск, рабы, которых захватывали во время нескончаемых войн. Обратно суда возвращались нагруженные драгоценными восточными тканями, заморскими плодами, вроде грецких орехов, имбиря, и другими предметами роскоши.

Путь был настолько оживленным, а господство русских на Черном море настолько прочным, что за последним у византийцев вообще укрепилось название Русского моря.

Новгород возник в узловом пункте этого великого торгового пути.

Веками не изгладились из народной памяти победы новгородского князя Александра над шведами на Неве в 1240 году, в то время, когда на Руси бушевало татарское нашествие, как и разгром, учиненный псам-рыцарям два года спустя на льду Чудского озера — Ледовое побоище. Неколебимой стеной стояли новгородские рати, обороняя родину с запада.

В лихолетье татарского ига Новгород еще приумножил свою славу. Он оставался единственным на Руси большим городом, который сохранил фактическую независимость от татар и где продолжала развиваться русская культура.

Постоянно привлекало взоры к истории Новгорода его государственное устройство. Он отличался от других городов Руси тем, что в пору своего расцвета был не княжеским владением, а республикой. Правда, это была республика феодально-аристократическая, и решающее слово в ее делах принадлежало не народу, а землевладельцам-боярам и купеческой верхушке. Но тем не менее и такая республиканская форма государственного управления предоставляла простому народу все же больше прав, чем власть княжеская. Не считаться с народом в Новгороде было трудно. И оттого простой народ Новгорода держался за вече: в его глазах оно неизменно оставалось олицетворением его фактической власти еще с тех времен, когда никакой боярин и толстосум не могли навязать вечу свою волю.

Эта особенность истории Новгорода, к слову сказать, чрезвычайно привлекала к нему сочувственные взоры русских революционеров, начиная с Радищева и Рылеева. Могли ли не отозваться их сердца на такое, например, народное сказание, которым отмечена судьба новгородского вечевого колокола. Когда Иван III, борясь за объединение Руси в единое централизованное государство, положил конец самостоятельности Новгорода, он приказал вырвать вечевому колоколу язык, а самого его спустить наземь и под стражей доставить в Москву. Но колокол не покорился! Сказание повествует: хотя его крепко-накрепко привязали к саням, на которых везли из родного города, он спрыгнул в валдайских горах с саней и разбился, рассыпался на тысячи валдайских колокольчиков, все равно продолжая звенеть и прославлять народную свободу…