Две жертвы
Шрифт:
— Веди меня къ ней! — твердила Ганнуся. — Не врю, лжешь ты, старуха!
— И проведу, матушка, — проговорила Петровна:- ужъ теперь чего-же мн — проведу, и пусть онъ, злодй, казнитъ всхъ насъ. Да, нтъ, сударушка, сдержи ты свое сердце, о Бог подумай, о младенц своемъ подумай; пожалй ты, коли себя не жалешь, и ту безвинную душу, что въ подвал за замками спрятана. Проведу я тебя тихомолкомъ — крпись только, улучу время какъ одна пойду безъ разбойника, что за мною ходить приставленъ, благо лнивъ онъ нын сталъ, иной разъ меня и одну отпускаетъ. Погляди на нее, да удержи свое сердце, ободрись, сударушка…
И то, что Петровна не успла договорить, было уже ясно для Ганнуси. Внезапная ршимость охватила ее, она вдругъ позабыла вс свои муки, весь ужасъ своего положенія. Она поднялась со скамьи.
— Веди меня… погляжу на нее я… А потомъ, Петровна, если только не солгала ты, я должна вырваться отсюда, я убгу, я доберусь до города, я все раскрою… найду судъ и правду!..
— Матушка, родная, дай-то Господи!.. Крпись только… А на зар выйди сюда опять на это-же мсто, пожди меня… Можетъ, я и устрою. На зар я пищу-то ей ношу, пожди меня тутъ до солнечнаго восхода. Не приду я — знай — тогда ждать надо.
Съ этими словами Петровна исчезла.
Ганнуся пошла домой. И уже не шаталась она со стороны въ сторону, не чувствовала слабости, не чувствовала боли въ сердц. Она думала только о своемъ ршеніи, и въ этомъ ршеніи почерпала силу. Глядя на нее теперь, на ея спокойное застывшее лицо, никто не могъ подумать какія страшныя минуты пережила она. Только въ ней не осталось ничего отъ прежней Ганнуси; мужъ не узналъ бы ее, еслибъ встртилъ, но его не было дома, онъ еще не возвращался.
XIII
Темно и тихо; только издалека едва слышно доносится не то плескъ, не то шорохъ; то волны донскія ударяются о берегъ и разсыпаются блой пной. Это почти единственный, но за то вчный, неизмнный звукъ, который, то усиливаясь, то почти замирая, достигаетъ до темнаго подземелья.
Въ яркій солнечный день въ подземелье проникаетъ слабый лучъ свта изъ маленькаго оконца. Но прежде, чмъ дойти сюда, лучъ этотъ долженъ совершить большой путь: онъ спускается по цилиндрическому отверстію, продланному въ массивной каменной стн. Не будь этого отверстія — подземелье потонуло бы во мрак и въ немъ можно было бы задохнуться отъ почти полнаго отсутствія воздуха. И теперь здсь душно и сыро…
Темно и тихо… Но вотъ, въ углу что-то шевельнулось; поднялась съ легкимъ стономъ человческая фигура и опять опустилась на свое ложе. И снова все тихо.
Но если освтить подземелье, изумленнымъ глазамъ представится странная картина: въ углу, у сырой стны, поставлена желзная кровать, на кровати перина, подушки, шелковое стеганное одяло; рядомъ, на широкомъ кресл, брошена мховая женская шуба; столъ, кувшинъ съ водою, потомъ еще другое кресло, коврикъ у кровати. И вс эти вещи — роскошныя, дорогія, вынесенныя изъ богатыхъ верхнихъ покоевъ; но въ какомъ он вид?! Все запылено, загрязнено, блье давнымъ-давно не перемнялось на кровати. И на этомъ грязномъ бль лежитъ, вытянувшись своими изсохшими членами, существо человческое, женщина, одтая въ какое-то подобіе когда-то богатаго шелковаго платья, отъ котораго остались теперь только одни лохмотья. Длинные русые волосы не чесаны, не заплетены въ косы, безпорядочно разметались по грязной подушк. Лицо женщины, зеленовато-блдное, осунулось, и трудно въ немъ уже замтить слды прежней, недавней красоты и молодости.
А между тмъ, года три тому назадъ, эта женщина была молодой красавицей, сильной и здоровой, у которой во всю щеку игралъ румянецъ, прекрасные глаза которой свтились умомъ и добротою…
Эта женщина — похороненная торжественнымъ образомъ, всми позабытая графиня Девіеръ.
Не солгала Петровна. Она жива, если только можно назвать жизнью ея теперешнее существованіе. Она жива, хотя смерть давно борется съ ея крпкой, здоровой натурой: побда смерти, можетъ быть, уже близка, но все-же еще не совершилась.
Сколько разъ несчастная графиня звала смерть; сколько разъ молила Бога сжалиться надъ нею и послать ей успокоеніе. Но теперь уже давно она перестала молиться и звать смерть. Давно она проводитъ дни и ночи безъ мыслей, безъ чувствъ, безъ всякаго сознанія.
Рдко приходитъ она въ себя; тогда все снова проясняется передъ нею, снова отчаяніе охватываетъ ее и она бьется о каменныя стны своей темницы, рыдаетъ и проклинаетъ… Но проклятья скоро смолкаютъ, она длаетъ надъ собою страшное усиліе, начинаетъ молиться и незамтно, среди этой молитвы, нападаетъ на нее забытье. И опять она ходитъ, не замчая окружающаго, садится или ложится и говоритъ сама съ собою, а о чемъ, того не знаетъ.
Она чувствуетъ только холодъ и голодъ. Когда ей холодно, она надваетъ свою шубу; когда голодна, слушаетъ, чутко прислушивается… и вотъ раздаются шаги, глухо повторяясь по корридорамъ… ближе, ближе… щелкаетъ замокъ, со скрипомъ отворяется дверь, входитъ Петровна, приноситъ ей пищу. Она стъ жадно и поспшно, а потомъ, насытясь, или ложится и засыпаетъ, или говоритъ опять сама съ собою и ужъ не замчаетъ присутствія Петровны, не слышитъ ея вопросовъ, не понимаетъ ее, не видитъ, какъ Петровна иной разъ перемняетъ блье на ея кровати, какъ иной разъ своими дрожащими, старческими руками причесываетъ ей голову.
При наступленіи осени Пётровна, въ сопровожденіи молчаливаго и мрачнаго человка, переводитъ графиню въ другое подземелье, гд есть печка, которую этотъ-же мрачный, молчаливый человкъ обязанъ топить, чтобы графин не было холодно. Но онъ часто забываетъ свою обязанность, и холодъ и сырость насквозь пронизываютъ несчастную, и она кутается въ свою шубу.
Проходятъ дни и ночи, недли, мсяцы, годъ, другой, третій, а графиня все жива, только совсмъ высохла, только совсмъ потеряла свой прежній образъ. Она — скелетъ, обтянутый кожей, призракъ, появленіе котораго способно испугать самаго храбраго человка.
Но и среди этихъ перемежающихся порывовъ отчаянія, безумія и забытья, все-же иной разъ мелькаютъ для графини минуты и даже часы счастья. Случается, что по долгу сидитъ она неподвижно на своей грязной кровати, устремленные во мглу глаза ея блестятъ, на сухихъ, увядшихъ губахъ мелькаетъ улыбка. Она позабыла весь ужасъ своего существованія, всю безнадежность. Она всецло перенеслась въ прошлое и живетъ имъ. На яву ей снятся свтлые дни, ей чудится, что прошлое снова вернулось. Она молода, здорова, счастлива, окружена родными, окружена шумомъ и блескомъ столичной жизни. Ей слышатся веселые звуки музыки. Передъ нею мелькаютъ нарядные кавалеры и дамы, со всхъ сторонъ раздается гулъ веселящейся толпы.