Две жертвы
Шрифт:
Она ршилась молчать и осторожно слдить, а между тмъ за нею самой уже слдили. Но это былъ не мужъ и не приставленный имъ шпіонъ.
Въ то время, какъ она, счастливая и отуманенная первой страстной любовью, пріхала въ Высокое и увидала своихъ маленькихъ пасынковъ, она замтила въ числ ихъ нянекъ старушку, которую называли Петровной. Обратила она на нее вниманіе потому, что эта Петровна была очень стара, очень безобразна и въ то-же время въ ея сморщенномъ, обвисшемъ лиц свтилось присутствіе чего-то особеннаго. Маленькіе черные глаза, несмотря на дряхлость и, вроятно, очень большіе годы старухи, глядли такъ зорко,
Старушка постоянно жевала беззубымъ ртомъ и что-то шептала сама съ собою. Но что — разобрать было невозможно. При этомъ Ганнуся замтила, что Петровна особенно нжно обращается съ дтьми и что дти ее любятъ боле чмъ другихъ нянекъ.
Черезъ мсяцъ-другой вдругъ оказалось, что Петровны уже нтъ въ дтскихъ комнатахъ.
— Гд она? спросила Ганнуся.
Ей отвтили, что Петровна захворала.
Она стала о ней навдываться. Петровна выздоровла, а все же ея нтъ въ дтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нтъ Петровны. Онъ отвтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.
Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.
Между тмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридор огромнаго дома или во двор.
— Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? — ласково спрашивала она.
Старушка низко кланялась, жевала губами и шамкала.
— Спасибо, сударыня, спасибо на ласковомъ слов, живу вотъ, таскаю ноги, жду не дождусь, когда Господь приберетъ меня…
— И, что ты, полно, зачмъ умирать, поживешь еще! — съ тихой улыбкой говорила Ганнуся и проходила мимо.
А старушка долго еще стояла на мст, глядла ей вслдъ своими черными, живыми глазками, — все съ тмъ-же вопросительнымъ выраженіемъ, и шептала что-то блдными, сморщенными губами.
Въ самое послднее время Ганнуся почему-то все чаще и чаще встрчалась съ Петровной. Не разъ замчала она ее и въ парк, во время своихъ уединенныхъ прогулокъ: бродитъ себ старушка, шепчетъ; жуетъ, поглядываетъ. И вотъ уже нсколько разъ показалось графин, что старушка какъ-будто даже ей что-то сказать хочетъ.
— Не надо-ли теб чего, Петровна? не обидлъ ли тебя кто? — какъ-то спросила она ее:- скажи, не бойся.
— Нтъ, сударыня, нтъ. Кто меня обидитъ, чего мн, старой, нужно, — ничего не нужно!
А сама глядитъ пристально и вопросительно.
Даже жутко стало Ганнус, и она начала избгать встрчъ съ нею. А та какъ нарочно чуть не каждый день на глаза попадается.
Вотъ и теперь, въ то время какъ Ганнуся, смущенная и тоскливая, спшила отъ каменной бесдки вдоль по ярко озаренной луною алле, изъ темноты древесныхъ втокъ мелькнула и стала передъ нею эта странная старушка. Она даже вздрогнула отъ неожиданности и испуга, и чуть не вскрикнула.
Старушка остановилась, низко кланяется, а потомъ взяла да и пошла рядомъ съ нею. Та спшитъ, а за нею и старушка поспваетъ.
— Чего теб надо, Петровна? Зачмъ не спишь, — ужъ поздно.
А голосъ дрожитъ: что-то она отвтитъ, неспроста, неспроста это!
— Слышала лошадокъ, сударушка? — прошамкала вдругъ старуха.
— Слышала, — упавшимъ голосомъ отвтила Ганнуся.
— Подземныя лошадки, изъ-подъ земли выходятъ!!
— Петровна, ради Бога, ты знаешь что-нибудь!.. скажи мн все, что знаешь… Какія это лошади, откуда? Откуда это идетъ этотъ подземный ходъ? какъ пройти туда? Я не знала, что у насъ подъ домомъ ходъ сдланъ…
— Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ длается!
Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.
«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»
Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:
— Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…
Въ ея голос звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнус, что эта старуха дйствительно все знаетъ.
— Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое — невдогадъ мн… не понимаю! Не томи-же, говори скорй!!
— Пожди малость — все узнаешь! — упрямо твердила старуха. Бдная ты, горемычная! Да скажи ты мн одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ теб силушка?
— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.
Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожк. Вотъ передъ ними въ темнот густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:
— Говори, здсь никто не услышитъ насъ.
IX
— Охъ, матушка! охъ, сударыня! — начала старуха:- много грха, много окаянства, какъ еще громъ небесный не разразился, какъ молнія Божья не убила злодя!.. Жаль мн тебя, голубушка; долго молчала, а вотъ и не могу, будто велитъ кто все теб повдать… Страшно оно, да крпись, Богъ не безъ милости. Слушай, безталанная., графъ-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а онъ тебя обманываетъ… Онъ злой человкъ, страшный человкъ, всю жизнь недобрыми длами, разбоемъ да душегубствомъ занимается. Кони-то, — т, что въ Дону купались, — ворованные кони, ихъ то и дло ночною порой его разбойники пригоняютъ, выдержатъ въ подземельи, потомъ тихомолкомъ лсомъ угоняютъ подальше да и продадутъ на сторон… Я-то все знаю, все вывдала, про вс ихъ разбои слыхала… Не однихъ коней крадутъ, — по дорогамъ грабятъ казну чужую, вещи дорогія съ собою привозятъ…
Ганнуся сжала голову руками.
«Такъ вотъ его дла!.. Вотъ куда онъ узжаетъ!.. Боже мой, его и теперь нтъ дома… онъ и теперь, можетъ быть, гд нибудь на дорог грабить… Разбойникъ… онъ разбойникъ!..»
— Гд онъ теперь… гд?! — безсознательно проговорила она. — «Да нтъ, не можетъ того быть, — выдумала все злая старуха!..»
— Не врю я теб, не врю, — вдругъ крикнула Ганнуся, отстраняясь отъ Петровны, и потомъ кинулась опять къ ней схватила ее за старыя, костлявыя плечи и стала трясти изо всей силы. — Не врю, говори сейчасъ, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Разв онъ можетъ быть разбойникомъ? Зачмъ ему быть разбойникомъ — онъ графъ, онъ богатъ…