Две жертвы

Соловьев Всеволод Сергеевич

— Милая, что съ тобой? — спрашивалъ онъ, беря ее за руки и нжно цлуя.

— Ничего, такъ, взгрустнулось! — отвчала она. — Гд ты былъ? Ты такъ часто теперь узжаешь изъ дому, я тебя совсмъ почти не вижу!

Она преувеличивала, она упрекала.

Онъ морщился и опять ссылался на обязанности.

Но, наконецъ, эти упреки стали раздражать его; онъ вдругъ заговорилъ съ ней такимъ тономъ, какого она прежде отъ него никогда не слыхала.

— Неужели ты думаешь, — говорилъ онъ:- что можно всю жизнь прожить, цлуясь и не отходя другъ отъ друга? И потомъ — твои слезы, твои упреки?.. Знай разъ навсегда, — я не люблю ни слезъ, ни упрековъ. Я люблю смхъ, улыбки, я полюбилъ тебя за твою улыбку, она такъ идетъ къ теб. Посмотри!..

Онъ поднесъ къ ней зеркало.

— Да посмотри-же на себя: на что ты стала похожа?

Она видла въ стекл свои заплаканные глаза, свое поблднвшее лицо, которое отъ слезъ, отъ блдности было еще прелестне, передъ которымъ должно было стихнуть всякое раздраженіе. Но онъ продолжалъ:

— Я не люблю такихъ лицъ. Слезы тебя не красятъ, слезливая женщина… да, вдь, хуже этого быть ничего не можетъ! Смотри, берегись, Ганнуся, очнись во-время, не то теб и впрямь придется заплакать!!

«Что это? Онъ уже грозитъ ей!»

Да, въ его голос вдругъ прозвучало что-то, что-то злое, холодное, страшное!

Она съ ужасомъ взглянула на него.

«Онъ-ли это? Онъ-ли ея милый, ея добрый и ласковый!?»

Прежній, совсмъ было забытый страхъ ея къ нему вдругъ снова хватилъ ее за душу. Но это было одно мгновеніе: Онъ, повидимому, понялъ, что зашелъ немного далеко, и успокоилъ ее ласковымъ словомъ и поцлуями. И она улыбнулась ему, засмялась и прогнала свою тоску, свои неясные страхи.

Однако, ненадолго. Прошелъ день-другой — и опять неспокойна Ганнуся.

— Да что-же это съ тобой, наконецъ, сталось? — говорилъ ей мужъ.

— Сама не знаю, милый, сама понять не могу что со мною. Но только иной разъ такъ мн тяжко, мн кажется, что я умру скоро…

— Ну, знаешь ли, наконецъ-то я понялъ! это такъ, причуды, это бываетъ въ твоемъ положеніи… Подожди вотъ немного — и все пройдетъ, и все какъ рукой сниметъ…

Ждать приходилось недолго: у Ганнуси скоро родился здоровый мальчикъ. Новая жизнь началась для нея, новое чувство вспыхнуло въ ней и охватило ее разомъ. Она опять повеселла, она не могла наглядться на своего ребенка.

И графъ былъ очень доволенъ; онъ ужъ не слыхалъ упрековъ. Онъ могъ теперь, не стсняясь, узжать изъ дому и долго не возвращаться: она такъ занята своимъ сыномъ, она почти не отходитъ отъ его колыбели.

Но онъ заблуждался. Новое чувство, какъ ни велико было оно, не отняло мста у стараго чувства въ сердц Ганнуси. Она очень скоро замтила эти непривычныя, долгія отлучки. Боле того, она стала замчать многое, чего прежде совсмъ не замчала. Она начинала наблюдать, прислушиваться. Она сама еще не знала, что наблюдаетъ и къ чему прислушивается; но уже вся была на-сторож, вся въ тревог.

VI

Она вдругъ возненавидла этотъ странный мрачный домъ, еще такъ недавно казавшійся ей заколдованнымъ замкомъ, полнымъ самыхъ прелестныхъ и свтлыхъ видній. И въ то-же время ей захотлось, наконецъ, ознакомиться, какъ слдуетъ, съ этимъ домомъ, обойти вс закоулки.

Во время отсутствія мужа, когда ея новорожденный ребенокъ засыпалъ, а старшія дти весело играли съ няньками, она начинала свои изслдованія. Она бродила по длиннымъ корридорамъ, отворяла вс двери, всюду заглядывала. Но многія двери оказались запертыми на крпкіе замки. Она звала прислугу, спрашивала, что тутъ такое? Ей отвчали, что тутъ кладовыя, или ходы на обширные чердаки или ходы въ погреба.

— Отворите, я хочу взглянуть.

Но отворить было невозможно: ключи у его сіятельства. Мужъ возвращался. Она обращалась къ нему съ просьбой показать ей и кладовыя, и чердаки, и погреба, и подвалы. Онъ удивлялся, зачмъ ей это, что тамъ интереснаго.

— Въ погреба-то я тебя не пущу, ни за что не пущу, какъ ты тамъ хочешь. Смотрть въ нихъ совсмъ нечего. Старыя бочки съ виномъ для тебя не могутъ быть интересными, а сырость такая, что того и жди разболешься. Охъ, ужъ этотъ мн домъ! кажется, и хорошо построенъ, а видно все-же какая-нибудь ошибка, или это донская вода дйствуетъ, что сырость такая завелась въ подвалахъ и погребахъ!..

— А все-же-таки мн хотлось бы взглянуть. Пойдемъ, пожалуйста, покажи. А то, что-же это: хозяйка я, и не знаю устройства нашего дома.

Графъ качалъ головою и улыбался.

— Ну, а до сихъ поръ-то что-же не справлялась? ишь, вдь, когда спохватилась! Да пойдемъ, пожалуй, коли ужъ теб такая охота. Въ подвалы и погреба, сказалъ, не сведу, а кладовыя и чердаки осмотримъ; это можно…

И они отправлялись нсколько разъ все осматривать. Графъ приказывалъ принести фонарь, самъ отпиралъ двери. Крпкіе замки звучно щелкали; потомъ раздавался скрипъ желзныхъ засововъ. Тяжелыя, дубовыя двери распахивались — и мгновенно охватывалъ графиню сырой, затхлый воздухъ. Свтъ фонаря озарялъ обширныя помщенія, въ которыхъ хранилось много всякаго добра.

Ганнуся все разглядывала и изумлялась. Чего только не было въ этихъ кладовыхъ и на этихъ чердакахъ! Тутъ и мха дорогіе, и вещи серебряныя, и много всякой всячины, и все-то такое красивое, дорогое…

— Милый мой, — говорила она:- такъ вотъ ты что тутъ подъ замками держишь, вотъ что отъ меня скрываешь! Не знала я, что ты такой скупой да жадный. Вотъ, вдь, чтобы жен хорошій подарокъ сдлать, а онъ подъ запоромъ все держитъ!

Графъ начиналъ смяться, такъ непринужденно и весело отшучивался; но въ то-же время поспшно выбиралъ какую-нибудь цнную вещь и дарилъ ее жен.

— На вотъ… на, отвяжись только, да отпусти душу на покаяніе. Ну, чего мы тутъ стоимъ! уйдемъ, пожалуйста, а то у меня уже першить въ горл начинаетъ.

Они выходили. И опять съ визгомъ захлопывались дубовыя двери, и опять щелкали замки.

Ганнуся несла къ себ новый подарокъ. Мужъ шутилъ и смялся; а на сердц у нея все-же было какъ-то неспокойно. Все ей казалось, что вокругъ нея есть какая-то тайна, какая-то мучительная, страшная тайна, что отъ нея вс что-то скрываютъ, а главное — онъ, онъ отъ нея что-то скрываетъ…