Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Я видел Флер. Она меня ждет.
Матиас потянулся к нему изо всех сил.
Но юноша отпустил ножны, оттолкнулся ногами и отдернул руку:
– Скажите Грегуару, что я буду по нему скучать.
У Паскаль вырвался отчаянный крик.
Тангейзер стиснул зубы, сражаясь с захлестнувшей его волной горя.
Юсти плыл вниз по течению, на спине, лицом к ним.
Малан бросила спонтон, села на борт лодки и свесила ноги. Рыцарь обхватил ее одной рукой за талию и прижал к груди. Она всхлипывала:
– Если вы не прыгнете за ним, это сделаю я!
На Мальте Матиас едва не утонул. Орланду спас его, а потом научил держаться на воде. Тем не менее Тангейзер был недостаточно хорошим пловцом, чтобы, обвешавшись оружием, доплыть до Юсти и спасти его. Остальным он тоже не позволит рисковать.
– Его время пришло, Паскаль, – сказал он плачущей девочке. – И он это принял. Отпустим его домой.
Парень еще держался на поверхности воды, футах в тридцати от них, удаляясь со скоростью ярда в секунду.
– Зачем он нес мне меч? – спросил госпитальер, не надеясь на ответ.
– Я спросила, куда он. Юсти ответил, что идет на ваш зов, – ответила Малан.
Она повернула голову и посмотрела на рыцаря. Он понял, что девочка считает себя виноватой.
– Вы сказали, что копье может сломаться, как лезвие меча. Он неправильно вас понял, – объяснила Паскаль.
Тангейзер кивнул. Вот, значит, как. Он убил всех четырех братьев. Оставалось одно – выразить юному другу свою благодарность. Он отсалютовал поднятым мечом.
В ответ над водой поднялась рука мальчика.
– Юсти! – закричала Малан.
Голова поляка скрылась под черными водами Сены.
Матиас отложил меч и взял Паскаль на руки.
– Юсти любил нас, – сказала она. – Очень любил.
– Знаю.
Иоаннит отнес Малан на нос лодки, наклонился над цепью и аккуратно посадил девочку на корму третьего плашкоута. Потом он услышал стон и обернулся. Гриманд перебросил ногу через борт, неимоверным усилием встал и повалился на дно лодки. Тангейзер услышал рев раненого зверя и увидел дым от горящей сосновой смолы.
Рыцарь обрадовался, увидев этого человека здесь. В ялике умирающий гигант был лишним, и Инфант, по-видимому, пришел к тому же выводу. Тангейзер подобрал спонтон и передал его Паскаль, а потом вложил меч в ножны, пристегнул его к поясу, взял в руки алебарду и окинул взглядом пристань. Ничего не изменилось. На заграждении остались только мертвые. Матиас вернулся на третий плашкоут. Прошло всего десять минут, но казалось, что гораздо больше. Больше на целую жизнь. Он заставил себя не думать о Юсти.
Госпитальер перевернул – среди обгорелой плоти и парусины – Гриманда на живот и поставил его сначала на колени, а затем на ноги. Прошло уже около часа после того, как стрела пробила живот вора, и полчаса после ран, нанесенных ему мечами. Кровотечение не смертельное, но внутренности великана буквально разъедали сами себя. Он стиснул зубы, сражаясь с болью.
– Значит, ты не покинешь Париж, – вздохнул Матиас.
Пустые глазницы повернулись к нему.
– Я никогда в жизни не покидал Париж. С чего бы мне этого захотелось теперь?
Тангейзер взял у Паскаль спонтон и вложил его в руку Гриманда:
– Хорошо. Будешь охранять переправу дьявола.
Король Кокейна оперся на древко:
– Может, Богу будет угодно, чтобы они попытались пройти по ней, пока я еще жив.
Госпитальер обошел его и посмотрел на ялик. Судно надежно зацепилось за борт плашкоута багром, который держали Агнес и Мари. Грегуар был без сознания. Эстель прижимала к себе Ампаро. Карла повернула румпель вправо и удерживала его в таком положении. Она знала, что Юсти больше нет, и Тангейзер чувствовал, что она винит в этом себя. Ему удалось улыбнуться:
– Осталось немного, любимая. Приготовься, что заграждение сдвинется. Паскаль, садись в ялик.
Рыцарь окинул взглядом железную утку и шагнул в сторону, приготовившись пустить в ход алебарду. Цепь сдвинулась примерно на дюйм, открыв утку. Матиас вонзил алебарду в дерево и почувствовал, что лезвие уперлось в болт. Потом он медленно опустил древко, действуя как рычагом, и отколол щепку. Болт зашевелился. Подсунув наконечник алебарды под железное основание утки, иоаннит медленно потянул древко вверх. Теперь оба болта были свободны. Вся утка приподнялась на полдюйма: ее удерживал лишь вес цепи. Тангейзер остановился и оставил алебарду на месте, зажатую между палубой и уткой.
Повернувшись, он помог Паскаль взобраться на борт и перейти в ялик.
И увидел лицо Карлы. Она смотрела на берег. С испугом.
Рыцарь проследил за ее взглядом.
По берегу реки к ним приближался человек. Он шел с востока, из-за вытащенных на берег лодок. Походка его была уверенной: он направлялся к лестнице причала, где стоял Бернар Гарнье.
– Матиас? Это Орланду, – узнала своего сына Карла.
В здоровой руке молодой человек держал ведро.
– Да. Это он, – подтвердил госпитальер.
Он покрутил головой, разминая шею. Черт. Пришлось вернуть Паскаль в плашкоут.
– Матиас, что он делает? – непонимающе охнула Карла.
Тангейзер знал, что задумал его пасынок. Вероятно, он и сам поступил бы так же. Возможно, он оставил бы Орланду здесь, но страх и растерянность в голосе супруги исключали этот вариант. Карла повернулась и посмотрела на него. Губы у нее дрожали, как у ребенка.
За все время их знакомства – наполненное страданиями и ужасом – мальтийский рыцарь ни разу не видел даже намека на то, что дух этой женщины может быть сломлен. Однажды он был сломлен, задолго до их встречи, но Карла выковала его снова, из металла, неведомого даже Тангейзеру. Тогда причиной этого был Орланду, который даже не подозревал об этом – как не подозревал и теперь.