Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Тангейзер ухватил мальчика за левую руку и под правую подмышку. Поднимая его из воды, он увидел вспышки фитилей, прижал ребенка к груди и повалился боком на палубу. Что-то ударило его в живот. Матиас перевернулся на спину. По его бокам текла кровь – но чужая. Мальчик в его руках обмяк и не шевелился. Госпитальер приподнял его и увидел у себя на животе лужу крови, а в ней – мушкетную пулю. Сдвинув тело ребенка в сторону, он привстал на одно колено. Пуля скатилась на палубу.
Румпель.
Тангейзер приподнялся, а затем снова опустился на одно колено.
На шее мальчика, под скулой, было ярко-розовое родимое пятно.
Матиас
Тангейзер взял ребенка за плечи. Голова его безвольно болталась.
– Вы же ушли. Выбрались из Парижа. Зачем вы вернулись? – с досадой прошептал иоаннит.
Матиас сам не понимал, почему так расстроился. Мертвых мальчиков в реке было больше, чем рыбы. Он собственными руками, не поморщившись, убирал их трупы, расчищая дорогу Гриманду.
– Я тебя не знаю, парень. Откуда ты знаешь меня? – спросил он едва слышно.
Выгребная яма отвращения, на дне которой лежали его давние воспоминания и в существовании которой он редко осмеливался признаваться даже самому себе, переполнилась, выплескиваясь через горло. Тангейзер знал этого мальчика. Он завидовал ему. Потому что для того все уже закончилось.
Рыцарь осторожно положил убитого ребенка на палубу.
Потом он встал и потянул за румпель. Ничего не произошло.
Госпитальер подергал румпель, но тот все равно не сдвинулся с места. Свесившись за корму, Тангейзер провел рукой между ахтерштевнем и рулем. Мушкетная пуля толщиной с его большой палец застряла между ушком верхней оси и деревянным рулем – ее верхняя часть расплющилась о металлическую ось. Пуля была еще теплой. Матиас попытался выковырять ее, но сломал ноготь. Горячий свинец попал в щель и расплющился о железо – и в результате руль заклинило в повернутом состоянии. Рыцарь двумя руками ухватился за заднюю часть руля и дернул. Дерево заскрипело. Он снова нащупал пулю. Та деформировалась еще сильнее, но не сдвинулась с места.
Перед глазами Матиаса появился правый берег реки. Многочисленные лодки на берегу. Церковь Сен-Жермен-л’Осеруа. Лувр. Баржу несло на заграждение боком, и огонь у нее на носу развернуло влево, а не вправо, как рассчитывал Тангейзер.
Значит, так тому и быть.
Иоаннит бросил руль, взял пригоршню стрел из лежавшего на мешках колчана, взглянул на заграждение, поднял лук и вставил в него стрелу. Корма баржи должна была ударить в четвертую лодку от берега или, если повезет, в пятую.
Всё это были плашкоуты длиной около двадцати пяти футов, между которыми ополченцы протянули цепи в один или два фута. Вдоль края спускающегося к воде причала выстроились шесть человек с мушкетами. Это был тот же самый причал, с которого меньше двадцати часов назад другие люди стреляли в других жертв.
Тангейзер натянул тетиву и выстрелил в крайнего человека справа.
Потом он вставил новую стрелу и пронзил ею крайнего слева.
Все мушкетеры яростно работали шомполами. Когда второй их товарищ упал, двое в центре шеренги осознали меткость лучника и обратились в бегство. Одному из них стрела пронзила спину, а другой скрылся из виду. Пятый ополченец бросил мушкет, что значительно увеличило его скорость, и тоже успел сбежать. Шестого Тангейзер подстрелил,
К тому времени Матиас уже вставил в лук новую стрелу. Между этой пристанью и следующей к воде спускалась широкая лестница. Наверху виднелись факелы и отряд милиции: разноцветное знамя, красные и белые повязки на рукавах… Госпитальер назвал бы это паломничеством к смерти, если бы кого-то интересовало его мнение. Он пустил стрелу в скопление людей, чтобы напомнить о себе. Послышались испуганные крики.
Корма продолжала медленно поворачивать вправо.
На втором причале собрались зеваки, особый интерес у которых вызывал обугленный штукатур. Рыцарь выстрелил одному из них в живот, чтобы дать им другую тему для разговоров. В колчане осталось шесть стрел, и он повесил его на плечо. Еще у него была дюжина стрел для лука Алтана. Бросив взгляд поверх редута, Тангейзер обнаружил, что на заграждении никого нет – по крайней мере, насколько хватало глаз. Сотни трупов бились о корпуса лодок и – словно заграждение было предназначено именно для этой цели – собирались в центре в омерзительный косяк. Ближняя к берегу плоскодонка соединялась цепью с внешней стенкой деревянной пристани. Создавалось впечатление, что скорость течения реки удвоилась.
Еще тридцать секунд – и баржа столкнется с заграждением.
Наклонившись за спонтоном, иоаннит увидел сверток парусины и схватил его, а потом бросил шест на мешки, вскочил на уголь и сделал три шага к огню, пока его не остановил жар. Развернув парусину, он бросил просмоленную ткань на верхнюю треть шеста и раскаленные докрасна угли. Когда она вспыхнула, он отвернулся, спрыгнул с мешков и поднял вверх шест.
Пылающая парусина ревела у него над головой, как знамя Прометея. Матиас пронес его над кормой и бросил в третий от берега плашкоут, с которым как раз поравнялся. Сверху посыпались капли расплавленной смолы, на мгновение его руки и грудь осветили десятки крошечных огоньков, которые погасли в засохшей крови, не успев причинить боль. Он схватил спонтон, меч одного из «пилигримов» и лук. По судну пробежала дрожь, и рыцарь расслабился, приготовившись к столкновению.
Баржа ударилась бортом о заграждение, и он упал на мешки редута.
Цепи заскрипели, но не порвались. Нос баржи сдвинулся еще на несколько ярдов и тоже остановился. Все заграждение закачалось, но цепи все-таки выдержали. Тангейзер взобрался на планшир кормы. Борт четвертого по счету плашкоута был почти на фут выше. Госпитальер шагнул вперед, оттолкнулся спонтоном, прыгнул и приземлился посередине лодки. В четырех футах от него на корточках сидел человек, закрывая лицо ладонями. Он опустил руки, и Матиас, перерезая ему горло, успел увидеть страх в его глазах.
Он стоял на заграждении.
Подобрав лампу, лежавшую у трупа, Тангейзер зашагал к корме по крови, заливавшей днище лодки. До причала было около семидесяти футов – три плоскодонки. В следующем плашкоуте две охваченные пламенем фигуры перевалились через борт и бросились в воду. Пламя на пылающей парусине стало уменьшаться. Посреди огня поднялась третья фигура – лицо этого человека покрывали волдыри, а горящая ткань свисала с плеч, словно облачение для какого-то самоубийственного обряда.