Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Он протянул младшей дочери печатника мясницкий нож. Она взяла его, схватила Жана за волосы и откинула ему голову назад, после чего посмотрела в его глаза, в которых стояли слезы, и на губы юноши.
– Паскаль, – пробормотал актер. – Паскаль…
– Главное – не сомневаться. Для убийцы это самое главное, – произнес иоаннит.
Среди чувств, которые испытывала младшая Малан, не было лишь одного – сомнения. Она приставила кончик ножа к шее актера и уверенным движением проткнула ему грудь, словно проделывала это так же часто, как Тангейзер. Жан охнул. Девочка опустила рукоятку ножа, словно рычаг, вспоров ему сердце.
– Он готов, – сообщил ей Матиас. – Ты это почувствовала. Ты знаешь. Вытаскивай нож и отступи на шаг.
Паскаль выдернула лезвие.
– Нельзя медлить ни секунды. Убив, нужно быть готовым убивать снова, – продолжал объяснять ей рыцарь.
– Да, – кивнула его ученица. – Я поняла.
– Схватка должна заканчиваться за считаные секунды. Если противник сумел пережить три твои атаки, значит, у него может достать умения тебя убить. Не позволяй себя ранить.
Тангейзер перебросил тело Жана через перила, словно тряпку, и просунул его ступни между балясинами, чтобы оно не свалилось. Потом он вернулся в спальню, пинками по сломанным ребрам выгнал Эберта из-под кровати и заставил его выползти на лестничную площадку. Там Паскаль, не обращая внимания на его плач и в точности следуя инструкциям госпитальера, объяснявшего, где проходят артерии, перерезала ему горло. Матиас подвесил на перила и это тело. Кровь двух мертвых юношей стекала на нижние этажи. Капли падали вниз, разлетались крошечными фонтанчиками, и вскоре вся лестница наполнилась влажным красным туманом.
– Так они были студентами или актерами? – спросил иоаннит.
– Говорили, что и то, и другое, – ответила Паскаль. – Может, врали. Мне все равно.
– Можно поаплодировать последнему представлению.
К двери подошла Флер:
– Я слышала чьи-то шаги на крыше.
Тангейзер прислушался. Девочка была права.
На крыше, прямо над ними, находилось не меньше двух человек.
– Они могут добраться до люка и лестницы, – заметил Матиас.
– У люка засов с этой стороны, только он открыт. Папа отправил нас на крышу, но студенты поймали Паскаль на лестнице, и я сомневаюсь, что они закрыли люк, – сообщила Флер.
Тангейзер подошел к окну и выглянул на улицу – как раз вовремя, чтобы увидеть ополченцев, всей толпой бросившихся к двери в дом.
– Нам повезло, – сказал он. – Они попытаются взять дом штурмом.
Глава 14
Алис
Они сидели за столом на кухне и пили чай из шиповника.
Кухня находилась в передней части дома. Солнце уже поднялось довольно высоко, так что его лучи освещали двор и заглядывали в окна. Чай помогал справиться с усиливающейся жарой.
Карла не могла оторвать взгляда от сидевшей напротив женщины.
Алис была бесформенной, ширококостной, некогда пухлой, но теперь иссушенной жизненными невзгодами и возрастом. Кожа на ее подбородке и руках свисала морщинистыми складками. Лицо у этой дамы было широким, а щеки ее покрывали лиловые пятна. Полные губы цвета сырой печени открывали беззубые десны. Темно-рыжие волосы с седыми прядями были неаккуратно обрезаны чуть выше плеч. Глаза у Алис были светло-серыми и холодными, как зима, но в них графиня де Ла Пенотье увидела Гриманда. В старой женщине чувствовалась неимоверная усталость, через которую проглядывали горящие угли жизненной силы, некогда неукротимой. Но несмотря ни на что, Алис казалась огромной. Карла не могла определить ее возраст – наверняка не меньше шестидесяти, но может, все семьдесят или еще больше. Старая и больная, мать короля воров, тем не менее, словно не имела возраста.
– Время – это волшебная сказка, любовь моя, – сказала Алис, словно прочитав мысли своей гостьи. – Тюрьма без стен. Они были очень умны, когда заставили нас в это поверить, в календари, даты – от Рождества Христова, чего уж там. Чтобы держать нас в повиновении, так? Но, как и все подобные выдумки, это всего лишь еще один удар бичом по нашим спинам. А теперь у них есть часы, и они могут заставить нас носить цепи.
Карла не понимала, как себя вести. Она была в логове воров, с матерью человека, который убивал первого встречного без всяких угрызений совести…
Алис засмеялась надтреснутым голосом, и будь этот смех не таким сердечным, его можно было бы принять за издевку.
– Не смущайся, любовь моя, здесь это не принято, – сказала она итальянке. – Говори. Ты будешь кричать, прежде чем закончится день, а женщина, сидящая перед тобой, будет утирать тебе сопли, так что обойдемся без церемоний.
– Я не могу выразить словами свою благодарность, мадам, за то, что вы согласились меня принять, – сказала наконец графиня.
Алис небрежно махнула рукой. Ладонь у нее была красной и блестящей.
Карла поняла, что эта старуха не просто устала, а очень больна, и ее сердце наполнилось состраданием. За всю свою жизнь итальянка не встречала женщины, перед которой испытывала бы благоговение, и лишь немногие заслужили ее уважение. Мать ее была слабой и покорной, она боялась мужа, церкви и осуждения знакомых. Она жила на коленях – во всех смыслах – и умерла, о многом сожалея. Мать предала Карлу почти в таких же обстоятельствах, как теперь, организовав похищение Орланду в то самое утро, когда он появился на свет. Она отняла у дочери радость материнства, и та так и не смогла простить ее.
Графиня наклонилась к сундучку, но достать его ей мешал живот. Тогда она встала, отодвинула стул и присела на корточки. Внутри сундучка лежал флакон духов, завернутый в шелковый шарф цвета голубого неба. Итальянка взяла с собой этот шарф потому, что цветом он был похож на глаза Матиаса. Выпрямляясь, Карла почувствовала, что у нее снова начинаются схватки. Женщина положила сверток на стол, уперлась ладонями в колени и стала тяжело дышать, изо всех сил сдерживая крик. Она чувствовала на себе испытующий взгляд хозяйки дома. Старуха молчала, и Карла была ей благодарна. В прошлый раз повитуха обрушила на нее столько бесполезных советов, что пришлось приказать ей заткнуться. Боль между тем утихла.
Карла выпрямилась и заставила себя улыбнуться. Алис ответила на ее улыбку.
– Очередные схватки, которые прошли и больше не вернутся, – сказала она гостье.
– Хотелось бы знать, сколько еще, – вздохнула та.
– Лучше не знать, любовь моя. Их будет больше, чем ты можешь представить. Забывай каждую, пока не начнется следующая, и ты проплывешь сквозь них, как королевская лодка по реке из молока ослицы.
– Иногда я боюсь, что у меня не хватит сил.
– Во всей вселенной нет существа сильнее, чем рожающая женщина. В противном случае никого из нас не было бы на этом свете. Когда предстоит великое дело, у всех появляются силы, не беспокойся. А пока почему бы нам не наслаждаться жизнью, насколько это возможно?