Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Когда Паскаль наклонилась над телом капитана, госпитальер увидел через дверь спальни Флер, которая не отрывала взгляда от сестры. Паскаль выпрямилась с ремнем и кинжалом капитана в руках и посмотрела на старшую сестру, словно ждала укора, но рыцарь не заметил осуждения во взгляде Флер и подумал, что тревога младшей Малан могла отражать угрызения ее совести.
– Они убили папу, – сказала Паскаль. – И нас хотели убить.
– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – отозвалась Флер.
Паскаль два раза обернула ремень вокруг талии и застегнула пряжку. Потом, словно желая подчеркнуть свою решимость, она подошла к двум мертвым студентам и сбросила вниз висевшие на перилах тела.
– Их кровь нам больше не нужна, – объявила девушка.
– Поднимите юбки и завяжите их на поясе, – сказал Тангейзер обеим сестрам. – Иначе вы вынесете на улицу по галлону крови. И если хотите поберечь обувь, спускайтесь босиком, только осторожно, чтобы не порезаться об оружие. Паскаль, принеси пистолеты. А ты, Флер, сумки. И еще какие-нибудь тряпки, чтобы вытереться.
– Что мы будем делать? – спросила старшая Малан.
– То, что потребуется, – ответил Матиас.
Флер посмотрела вниз, и из ее горла вырвался сдавленный стон. Даже для иоаннита кровавая резня, которую он устроил, казалась устрашающей по своей жестокости и масштабу. На ступеньках лестницы и на полу не осталось ни дюйма, свободного от крови, на стенах тоже алели кровавые пятна. Запах крови смешивался с вонью фекалий тех, чей кишечник опорожнился перед смертью. Тучи мух всевозможных цветов и размеров собирались над трупами, привлеченные едой и возможностью размножения.
– Мы здесь родились, – сказала Флер. – Засыпали каждый вечер и просыпались каждое утро. Всю жизнь. Здесь умерла мама, а теперь и папа. И вот нашего дома больше нет.
– Да, – кивнул Тангейзер. – Его больше нет. Но мы есть.
– Вы отнесете меня вниз? – спросила старшая из сестер.
– Конечно. Только сначала разберусь со своими вещами.
Ружье Тангейзер закинул за спину, а лук и колчан повесил на плечо. Наверное, оружия было слишком много, но ему очень не хотелось бросать спонтон. В схватке с многочисленным врагом пика превосходила и меч, и кинжал.
Появилась Паскаль: юбки подоткнуты, туфли в руке, худенькие плечи согнулись под тяжестью сумок и пистолетов. Матиас протянул руку, и Флер уселась ему на бедро, обхватив ногами его талию, а руками шею. Паскаль с завидным хладнокровием спускалась по лестнице сама, шагая по начинающей густеть крови, доходившей ей до щиколоток. Мальтийский рыцарь осторожно следовал за ней, опираясь на спонтон.
Живых ополченцев в доме не осталось. Выглянув из входной двери, Тангейзер окинул взглядом улицу – тоже никого. Тогда он вышел из дома и бросил три обломка стрел в огонь, а потом снял фартук и прикрыл им тело Даниеля Малана, еще дымившееся на сожженных книгах.
Вернувшись в мастерскую, иоаннит вместе с девочками смыл кровь с рук, ног и оружия. Сестры молчали, и ему хотелось сказать им какие-нибудь слова утешения, но он сдержался. Каждая девочка – по-своему – сохраняла удивительное спокойствие, питавшееся каким-то внутренним источником силы, словно обе всю жизнь ждали наступления этой ужасной минуты. С другой стороны, это мог быть просто шок. Отмывшись от крови, Флер и Паскаль надели туфли.
Улица по-прежнему была пуста, и Матиас поспешил увести сестер от костра. Они посмотрели на прикрытый фартуком дымящийся труп.
– Спасибо, – сказала Паскаль.
В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Тангейзер не останавливался. Они дошли до конца улицы, где ждала Клементина. Мальчиков рядом с ней не было.
Огромная кобыла топталась на месте, натянув поводья, вращая глазами и тряся головой. Она нервничала от одиночества, от запаха крови и дыма, от предсмертных криков и жуткой тишины – испуганному животному, вероятно, казалось, что туман человеческого безумия и злобы поглотил всех живых существ в округе. Клементина обрадовалась хозяину, хотя и от него пахло тем же злом и безумием. Он прошептал несколько ласковых слов на турецком – языке, который, по его твердому убеждению, любили лошади. Кобыла успокоилось, хотя и не в такой степени, в какой ее огромное сердце успокоило рыцаря. Он вдруг вспомнил своего великолепного монгольского жеребца Бурака, теперь доживавшего свой век на пастбищах Ла Пенотье.
– Я сказал, что она самая красивая, – объяснил он по-французски девочкам.
– Да, да, – согласилась Флер и посмотрела на огромную морду кобылы. – Да, Клементина, ты самая красивая. Можно ее погладить?
– Протяни руку, чтобы она понюхала. Пусть сначала сама до тебя дотронется.
Клементина ткнулась носом в ладонь старшей Малан. Тангейзер пристроил сумки и пистолеты на широкой спине кобылы. Большая куча навоза рядом с лошадью была разбросана, но не копытами животного. Несколько разбитых комков валялись на улице, чуть дальше, как будто кто-то бросил их или пнул. Матиас забеспокоился за Грегуара и Юсти.
Он вытащил из кармана два яблока. Плоды выглядели аппетитно и напомнили ему, что он ничего не ел. Иоаннит протянул фрукты Флер и Паскаль, но девочки неверно его поняли и, прежде чем он успел их остановить, скормили оба яблока Клементине. В этом они не прогадали. Лошадь от удовольствия даже выпучила глаза. Вид у нее был такой забавный, что сестры рассмеялись – уж этого Тангейзер никак не ожидал.
– Вы умеете ездить верхом? – спросил он.
– Нет, – ответила Паскаль. – Никто нас не учил.
– Тогда приготовьтесь. Мне самому еще не приходилось сидеть на такой высокой лошади.
Госпитальер задумался, как посадить девочек на спину кобылы, не испачкав рук об их туфли.
– Жаль, что тут нет Грегуара, – вздохнул он.
– Вашего лакея? – спросила младшая Малан.
– Да. Он бы подставил спину, чтобы вы могли сесть верхом.
– А где он?
Матиас не ответил. Вскочив в седло, он наклонился и по очереди поднял сестер на спину Клементины. Потом он перекинул левую ногу через шею лошади и спрыгнул на землю. Паскаль сдвинулась вперед, на седло, а Флер обхватила руками ее талию. Тангейзер отдал младшей из сестер ружье и показал, как уложить его поперек луки седла, после чего взял поводья лошади.