Дверь в лето (сборник)
Шрифт:
Я начал подумывать о том, чтобы отпустить бороду — тогда меня никто не узнает.
Я получал множество писем, один из моих корреспондентов обещал, мне, что я буду вечно гореть в аду за то, что пошел против предначертания Божия. Я наплевал на это; если бы Бог имел относительно меня другие планы, он бы искоренил анабиоз в зародыше, резоны такого рода мало меня трогали.
Во вторник, третьего мая 2001 года мне позвонили.
— Вас просит миссис Шульц, сэр. Вы будете с нею говорить?
Шульц?
Доути сообщил, что с декабря она звонила несколько раз, пыталась узнать мой адрес, но неизменно получала отказ.
“Ладно, — подумал я. — Поговорю с ней, чтобы она не докучала Доути”.
— Соединяйте, — сказал я.
— Это Дэнни Дэвис? — раздалось из трубки.
Экрана у моего телефона не было и видеть меня она не могла.
— Говорите. Ваша фамилия — Шульц?
— Ох, Дэнни, дорогой, как я рада снова слышать твой голос!
Я молчал.
— Ты не узнаешь меня?
Я узнал ее. Это была Белл Джентри.
VII
Мы договорились встретиться.
Первым моим порывом было послать ее ко всем чертям и бросить трубку. Но я не поддался ему: это была бы ребячья месть, она не вернула бы мне Пита; достойное отмщение кончилось бы для меня тюрьмой. Я бросил искать Белл и Майлза, но частенько о них думал.
А Белл почти наверняка знала, где сейчас Рикки. И я согласился встретиться с нею.
Она предложила вместе пообедать, но я просто не мог согласиться. Я не очень щепетилен, но всегда считал, что совместная еда — занятие для друзей. Я согласился встретиться с ней, но не есть и не пить. Я спросил у нее адрес и сказал, что буду к восьми вечера.
Она жила в одной из дешевых меблирашек (в нижнем Ла-Брэ), до которых еще не добралась Большая Стройка. Теперь я мог быть уверен, что она никуда от меня не денется.
Но стоило мне ее увидеть и я понял, что любая моя месть опоздала; время и она сама справились с этим лучше меня.
Ей было не меньше пятидесяти трех, если судить по тому, что я помнил, а скорее всего — ближе к шестидесяти. Благодаря успехам геронтологии и эндокринологии женщина, если она следила за собой, могла выглядеть на тридцать еще тридцать лет после тридцати. Некоторые актрисы выступали в амплуа инженю и при этом были бабушками.
Белл за собой не следила.
Она была довольно толста, довольно оживлена, и было в ней что-то кошачье. Очевидно, она до сих пор считала тело своим основным капиталом и потому одевалась в стиктейтовское неглиже, которое открывало не только тело (слишком много), но и то, что она — женского пола, млекопитающее,
Она не осознавала этого. Свой некогда острый ум она порастеряла и все, что в ней осталось до старых времен, так это тщеславие и непреодолимая самоуверенность. С радостным визгом она бросалась ко мне и чмокнула прежде, чем я успел уклониться.
Я отстранил ее.
— Спокойнее, Белл.
— Но, дорогой! Я же так рада видеть тебя!.. так взволнована! так возбуждена!
— Охотно верю.
Я пришел лишь за тем, чтобы узнать кое-что и уйти… ничем не обнаружив своих чувств. Но это оказалось не так просто.
— Вспомните, как мы расстались. Вы накачали меня наркотиком и спихнули в анабиоз.
Она выглядела озадаченной и обиженной.
— Дэн, любимый, мы сделали это для твоего же блага! Ты был так болен.
Похоже, она сама в это верила.
— Ладно, ладно. А где Майлз? Вы ведь теперь “миссис Шульц”.
Глаза ее округлились.
— Разве ты не знаешь?
— Что я должен знать?
— Бедный Майлз… бедный дорогой Майлз. Он и двух лет не прожил после того, как ты оставил нас, Дэнни-бой.
Она вдруг разозлилась.
— Он обманул меня!
— Какой ужас, — ответил я.
Хотел бы я знать, как он умер. Сам или ему помогли? Накормили супчиком с мышьяком? Однако я решил до поры до времени держать подозрение при себе.
— А что стало с Рикки?
— Что это за Рикки?
— Падчерица Майлза, Фридерика.
— А, это ужасное маленькое отродье! Откуда я знаю? Она уехала к своей бабке.
— Куда?
— Куда? В Таксон… или в Юму… или еще в какую-то дыру, вроде этого. А может быть, в Индайо. Я не хочу говорить об этом невозможном ребенке… давай лучше поговорим о нас с тобой.
— Минутку. Как звали ее бабушку?
— Дэнни-бой, ты стал ужасной занудой. Чего ради я должна все это помнить?
— И все таки?..
— Господи, Ханелон… или Хэйни… Хейнз. А может быть, Хинкли. Не хмурься, милый. Давай лучше выпьем. Выпьем за наше счастливое воссоединение.
Я покачал головой:
— Я не пью.
Это было почти правдой. Получив в свое время хороший урок, я знал, что алкоголь — плохой товарищ и обычно ограничивался пивом с Чаком Фриденбергом.
— Очень жаль, дорогуша. Но ты не против, если я выпью?
И она устремилась к лучшему и единственному другу — бутылке с джином. Но прежде чем дернуть рюмочку, она достала пластиковый флакон и вытряхнула на ладонь две капсулы.
— Хочешь?
Я узнал полосатую этикетку — это был эйфорион. Он считался не токсичным и не наркотическим, хотя единого мнения на этот счет не существовало. Некоторые предлагали зачислить его в один разряд с морфином.
— Благодарю, мне и так хорошо.