Дверь
Шрифт:
– С добрым утром, доченька.
А тетка Петрова, она пришла в гости к завтраку, сказала:
– O, les delices de l'amour!*
_______________
* О, сладости любви! (Фр.)
– И тетка твоя не по-русски квакает, - захлебнулась слезами Сонечка.
Учился Петров в университете. Сонечка работала сменным мастером на заводе "Искусственная ароматика". От нее пахло земляничным мылом и пионерлагерем. Петров получал повышенную стипендию, мама им помогала и мамина одинокая сестра тетя Нина. Так что Петров не висел на Сонечкиной шее, а даже наоборот - подрабатывал
Мама Петрова в редких конфликтах всегда держала сторону Сонечки. Она ее обожала. А потом вдруг взяла и ушла жить к своей сестре Нине. Остались Петров и Сонечка да их дочка Анечка, детсадовского возраста, втроем в двухкомнатной квартире, что по тем временам было жильем райским. А Петров уже работал на должности младшего научного сотрудника, аккуратно брился, собирал материалы для кандидатской диссертации, печатался, выступал с лекциями о связи языческих мифологий с сельскохозяйственными навыками короче, был на хорошем счету, хотя и неоправданно часто краснел.
Мама Петрова была старушка ласковая, добрая, знала французский язык, получала пенсию и работала билетершей в Мариинском театре, как и ее сестра Нина. А в свободное от работы время делали сестры искусственные цветы, чтобы помочь Сонечке и Саше растить Анечку.
Нет уже у Петрова мамы, нет у него тети Нины, но, вспоминая их, он смеется, как зацелованный маленький мальчик. Воспоминания эти останавливают ток его жизни, уводят в мир неспешных, согретых любовью реальностей, где чувства, мысли и воля неразделимы, причины и следствия сближены, пророки и пророчества бесхитростны и поступки вызваны состраданием.
Когда Петров погружался в воспоминания о матери, Сонечка восклицала: "Ну, закатил глаза, пора сливать воду".
"Зачем сливать воду? Куда сливать?" - Петров так и не разобрался.
Сонечка не знала (единственное от нее утаенное), что ее муж Петров дитя греха. Для нее отец Петрова погиб в катастрофе. На самом же деле он был певец и соблазнитель, а погиб в катастрофе отчим Петрова, настройщик роялей. Мама Петрова и тетя были артистками-травести. "Маленькие клоунессы" - так они сами себя называли. "Нам хорошо, - говорили они.
– У большого тела большая голова, а у большой головы большие мысли. А куда их девать? Нам удобно. Мы портативные". Но всю свою жизнь они тосковали по крупному телу. "Тогда бы мы не кукарекали и не хрюкали, мы бы пели партию Марфы и нарожали бы восемь детей".
Слушал Петров, что настоящий его родитель был как две капли воды похож на знаменитого немецкого трагика Сандро Моисси. Петров же ничего артистического ни от мамы, ни от тети, ни от Моисси, ни тем более от отца-соблазнителя не унаследовал - даже, когда брился, рож перед зеркалом не корчил.
Жили Нина и Дина в деревянном доме на последнем этаже, в небольшой квартирке. Вела туда крутая деревянная лестница. Ходили они в гости к Саше и Сонечке, носили
Были они бережливы, трудолюбивы, скромны в желаниях. Но однажды они купили билеты на поезд в мягкий вагон и укатили в вояж, в Батуми, где бывали еще барышнями.
– Там живут турки и греки, - сказали они.
– Такие страшные, полуголые, черные мужики.
Умерли они год спустя.
Представляя своих старушек в Батуми, Петров всегда испытывал гордость. Вот они, поигрывая батистовыми зонтами, как шпагами, отважно шагают по базару, и громадные черные мужики, усатые и огненноглазые, склоняются перед ними.
Петров улыбался.
– Рот до ушей, хоть завязочки пришей, - говорила в таких случаях Сонечка.
– У нас дети, а твои бабки-вояжерки на что деньги транжирят? Клоунессы. Рассказывать стыдно. Еще советские женщины.
– Они не просто женщины, они Дивьи Люди, - говорил Петров.
Сонечка не знала, что две маленькие клоунессы, воспитывая свое "дитя греха", пророчили ему в жены девушку именно строгую, высокую, статную, и чтобы нога была как дорога в рай. Страстно внушали, что понятие счастья выводится из понятия "честь", как некая целостность. Тетя Нина иногда добавляла со вздохом: "Только женщина может найти свое счастье в бесчестии... Но ты не слушай, Санечка, не слушай старую дуру".
После пляжного пиршества Петров спал крепко и не сразу расслышал стук в раму. Окно комнаты было забрано металлической сеткой, чтобы не залетали в комнату одесские длинные серые комары.
"Ветер, что ли, стучит?" - думал Петров во сне.
После смерти Нины и Дины, последнее время он так их и называл, остался у него букет искусственных хризантем на письменном столе. Чистоплотная Соня принялась как-то их пылесосить, и лепестки всосались в трубу. К тому времени ямочки у Сони со щек исчезли.
Опять постучали в раму.
Петров подошел к окну.
– Александр Иванович, это я, Люба. Пустите переночевать.
Петров попытался было высадить раму. Люба в темноте засмеялась.
– Лучше откройте дверь. Я тихонько пройду босиком.
Петров открыл ей наружную дверь. На ночь ее запирали на задвижку. И чтобы войти во флигель, нужно было кого-нибудь будить.
– Откуда ты знаешь, что дверь запирается?
– спросил он.
– Тс-с, - сказала Люба, крадясь по коридору на цыпочках.
– Так везде же запирают на ночь.
В комнате Петров спросил:
– Где будешь спать?
– В кровати, - ответила Люба.
– Больше ведь негде. Почему у вас нет дивана?
– А я где?
– спросил Петров.
– И вы в кровати, - сказала Люба.
– Только вы ко мне не приставайте.
– А ты ко мне.
– И я воздержусь.
Люба стащила платье, забралась в постель и вытянулась. Петров улегся на краешек к ней спиной. Она обняла его и положила на него ногу.
– Ты же обещала, - сказал Петров.