Дверь
Шрифт:
– Да ладно вам, - вздохнула Люба.
Петров принес завтрак в комнату. Позавтракали, и он пошел провожать Любу до трамвая. Проходя мимо железной узорчатой ограды, он услышал:
– Дедушка-разбойник! А дедушка-разбойник!
– Детские голоса адресовались к нему - чутье подсказало. Но детей видно не было.
Петров подошел к ограде - Люба ждала в сторонке - и, посвистывая, спросил:
– В чем дело?
Из кустов высунулась тоненькая рука. Пальцы были крепко сжаты в кулак.
– Дедушка-разбойник, купи
– Кулак разжался. На грязной ладошке Петров увидел потный двугривенный.
– Спрячь сейчас же, не оскорбляй. Где мороженое?
– За углом, - сказали из куста.
– Нас трое.
– Заметано.
– С кем вы там беседовали?
– спросила Люба.
– С детьми, - сказал Петров. Он посадил ее на трамвай (Люба поехала в свое общежитие на проспект Шевченко), купил три стаканчика мороженого, пошел было, но вернулся и купил стаканчик себе.
Он стоял у решетчатой ограды, за которой, наверное, был детский сад, так он думал, и, посвистывая, лизал мороженое.
Из куста высунулись три руки. Петров вложил в них по стаканчику.
– После обеда придешь?
– спросили из куста.
– Не смогу, - сказал он.
– Иду на грабеж.
– Ой, - сказали в кустах.
Петров объяснил:
– Если разбойник - надо же.
– Надо, - согласились в кустах и тут же нерешительно посоветовали: Можно побриться.
– Ни за что, - сказал Петров.
– Скорее умру.
Он доехал до рынка. Купил у кавказца грушу, у одесской колхозницы соленый огурец. И съел их, откусывая то от груши, то от огурца. На рынке ему было весело: там можно было громко говорить и задираться с торговками. Потом он поехал к Женьке Плошкину.
Женьки дома не было, только Ольга, ее папаша и дочка Ленка. При папаше Ольга ходила в брюках.
– Борща?
– спросила она.
А Ленка тут же наябедничала на какого-то Юрика, сказав, что он берет Мусю в рот.
– Мусю?
– спросил Петров.
– Кошку, - равнодушно объяснила Ольга. Она была тощая, высокая, и имела сильную руку и сильный характер.
"И остальное все разовьется", - подумал Петров. И тут к нему пришла мысль, что жениться следует поздно и на совсем молодой, чтобы, когда у нее разовьется спина и командный голос, ты был уже стар и немощен:
" - Гвоздь вбей!
– А не могу - подагра..." - Петров ухмыльнулся и руки потер.
Ольгин папаша глядел на Петрова так, словно Петров выиграл в "Спортлото" или украл брошь в ювелирном магазине.
– С артисткой познакомился, - сказал он.
– Сразу видно. Ну и как? Ничего хоть?
Ольга его пресекла - отправила гулять с Ленкой. Накормила Петрова борщом и каким-то роскошным красным перцем, сваренным в меду.
Петров рвался к морю. Доехал до набережной. Погулял, поглядел на пароходы. Какой-то из них привез в Одессу египетское пиво. Пиво сразу выпили. Оно было хорошим. В баре гостиницы "Красная" Петров
Нет, ему не казалось, что он молодой и стройный. Но теперь он смотрел на молодых женщин не как папаша или, что еще хуже, школьный учитель, - он смотрел на них как равный.
Теперь бы он не краснел и не потел от суетливого рвения, шагая рядом с Зиной, и не казалось бы ему, что он несет из комиссионного позолоченный канделябр. Он бы даже позволил себе анекдот из английского юмора.
Петров был уверен, что Люба больше не придет. Наверное, и не нужно, чтобы она приходила, - будет неловко. Но настроение Петрова от этих мыслей не портилось. Он представил себе, как Люба выйдет в Одессе замуж за моряка. Воображаемый муж ее был складен, загорел и модно одет, но без лица. Петров принялся искать в толпе претендента на эту роль. И почти всех молодых парней браковал. Одни казались ему легкомысленными, другие непривлекательными внешне, третьи слишком привлекательными, четвертые были, по его мнению, предрасположены к питью горькой, пятые - к тунеядству. Но ведь ходил где-то в Одессе тот, "безупречный". Хотя, скорее всего, он тоже заливает за воротник.
Любина история была проста и вместе с тем неудобна Петрову для понимания. Люба уехала из Челябинска в Одессу учиться вовсе не потому, что ее влекло синее море или в Челябинске не было институтов, - отец и мать ее развелись.
Оба были бухгалтерами. Оба были главными бухгалтерами. И развелись. Поделили квартиру. А поскольку квартира была двухкомнатная, Любе места в ней не оставалось. У отца в комнате Люба жить не могла - он все время грозил привести в дом любовницу, иногда даже покупал цветы и бананы. Мать не оставалась в долгу. Она говорила, толкая на плите папину кастрюлю своей кастрюлей:
– Любочка, если тебе хочется, ночуй у меня. Но когда ко мне придет мой знакомый, ты же видела его, такой высокий блондин, ты, естественно, должна уйти к папе. Я думаю, что любовница - это папино буйное воображение. Ну, разве что очень пожилая женщина согласится из чувства жалости... Да, кстати, как тебе понравились мои новые бусы? Это подарок. Мама затененно улыбалась и, напевая что-то изящное, смотрела в окно.
– Нахалка!
– кричал отец.
– Блудница!
– И запирался в своей комнате.
А Люба спала в кухне, благо кухня была у них большая, двенадцать квадратных метров.
Это было четыре года тому назад. Она сдавала тогда на аттестат зрелости. Потом взяла и послала документы в Одесский политехнический институт - просто ей это однажды влетело в голову.
– Так я сюда и запрыгнула, - говорила она.
– Папа и мама до сих пор угрожают друг другу своими любовниками и любовницами, а блудницей-то оказалась я. Ну, ничего, вот замуж выйду... А может, не надо? Чего хорошего в этом замужестве? Буду жить как стихия, как буря.
– Слово "буря" она едва выговорила - уснула.