Дверь
Шрифт:
Но им все же пришлось отступить перед объединенными силами плюс собака. Пес рвался спустить Петрову штаны. Пришлось отступать в два эшелона - сначала Петров, потом сват. Отступили с криками: "Гвардия умирает, но не сдается!"
Дольше всех их преследовали Аркадий и пес. Аркадия они обратили вспять, нанеся ему два прямых попадания в лоб. Он махнул рукой, крикнув:
– Ну и шут с вами!
Пес перешел на их сторону.
Они немного поныряли в озере, смывая с себя боевой пот, и засели в стекляшке возле вокзала.
Отсюда
– Сейчас, сейчас, брат Петров...
– и рухнул со стула на пол.
Пес аккуратно взял у него из правой руки бутерброд, проглотил не разжевывая и принялся лизать свату пальцы, словно зализывал рану.
Сват молча рвал рубашку на груди левой рукой. И половина лица у него страшно кривилась.
Какой-то клиент, похожий на тюбик с зубной заграничной пастой, сказал:
– Спекся, бедняга.
Петров вскочил, уронив стул, и неожиданно для себя двинул клиента в скулу.
Другие клиенты хотели поднять свата, посадить на стул, но случившийся а стекляшке склеротический старичок остановил их.
– Инфаркт. Время солдату пришло. Слышите, братья, колокола.
Петров побежал на вокзал звонить в "скорую помощь".
На закате сват умер.
Петрова на похороны не пустили, как косвенную причину смерти нумизмата.
Петров пришел на кладбище один. Постоял у свежей могилы, вытер лицо кепкой. Сказал:
– Ты прости меня, командир.
– А за что прости, сам не знал.
Именно в этот момент почувствовал Петров, что земля под ним поднялась бугром и он вознесся вверх и занял главенствующее положение на местности. И когда сын Аркадий сказал, что на балерине не женится - разлюбил, Петров засмеялся ему в лицо. Причина стала Петрову ясна с его высоты сразу: сват-нумизмат по завещанию отказал свою драгоценную коллекцию Эрмитажу.
– Я не прав?
– спросил он Аркадия.
– Прав, в общем. Три монеты этот негодяй завещал внукам.
– Ну так рожайте быстрее.
Аркашка задумался.
– Знаешь, - сказал он, - нет надежды, что мои внуки будут лучше меня.
Петров еще раз сходил на кладбище. Постоял над могилой, думая и о свате, и о своем директоре, члене-корреспонденте, и о себе, и о сыне своем, и о Косте Пучкове, который уже всем заявил, что будет шумно сворачивать на рельсы художественного осмысления времени.
– Слышишь, командир, - сказал он, горюя, - думаю, они на тебя камень накатят сорокатонный, ты уж крепись.
Придя домой и усевшись в мягкое кресло, Петров повернул на письменном столе фотокарточку матери и тетки так, чтобы на них падал свет. На фотокарточке они стояли под батумскими пальмами.
– Вы убежали, - сказал он, - на юг, к черным грекам, а меня бросили.
– Ты еще не был готов, - ответили они.
– Теперь ты готов. И ты уже бегал на юг.
– Ишь
– Петров подмигнул им.
Нина и Дина отправились в свой вояж после следующего эпизода.
Как-то во время оперы "Отелло", жалея несчастную Дездемону и несчастного мавра, Нина подумала: "Жизнь трудная. Какая-то - не поймешь. Et tout de meme, allons, courage!* Нужно к смерти все заблаговременно приготовить, чтобы Сашу лишними заботами не обременять". Конечно, она тут же поделилась своими мыслями с сестрой Диной.
_______________
* И тем не менее держись! (Фр.)
– Давай, Дина, все купим. И гробы. Саше и Сонюшке будет меньше хлопот.
Купили. Все, вплоть до чулочков в резинку.
Софья, морщась, говорила:
– Дикарство какое-то. Язычество. Почему нужно умирать во всем новом?
Однажды, после долгого перерыва, Петров с женой пошли навестить старух.
Еще с первого этажа услышали громкий плач. Испуганные, запыхавшиеся от крутого подъема, вломились они в квартиру.
Посередине комнаты на табуретках стоял гроб. В гробу в кружевном чепце лежала мама Петрова. Тетка стояла на коленях в изголовье и рыдала.
Горло у Петрова сплющилось и слиплось, как резиновая трубка. Колени ослабли. А мама вдруг села в гробу и, погладив свою сестру по плечу, сказала:
– Погоди, Ниночка, погоди. Excusez-moi je dois arranger le volant*. Потом, поправив на себе что-то, она увидела сына с невесткой и всплеснула руками.
– Сашенька, Сонечка, проходите. Сейчас будем чай пить. А мы тут плачем. Мы с Ниночкой решили умереть в один день. Поплакать-то нам не удастся. Мы и решили, что и поплачем заранее. Наплачемся вдоволь. Я об Ниночке уже поплакала. Теперь она по мне плачет.
_______________
* Извини, я поправлю оборочку (фр.).
Горло у Петрова отпустило, но колени ослабели еще пуще. У двери всегда стоял стул с плешивой бархатной обивкой, и он сел на него. Рядом что-то грохнуло - дом сотрясся. Петров повернул голову: ушла Софья - ушла, хлопнув дверью. Петров вздохнул глубоко. Поднялся. Вынул маму из гроба.
– Ну вы и циркачки, - сказал он.
А они во всем одинаковом стояли перед ним, прижимали к груди кулачки, завитки седых волос выбивались у них из-под кружевных чепцов. Они вытирал" свои заплаканные батистовые личики батистовыми платочками и говорили, всхлипывая:
– Сашенька, если вдруг тебе нужно будет уйти, если даже ты будешь прав на все-все проценты, сколько их там... не хлопай, пожалуйста, дверью. Хлопать дверью, Сашенька, некрасиво. Неинтеллигентно.
Похоронную амуницию старушки продали, вплоть до чулочков. И укатили в Батум.
По возвращении, на какой-то Софьин выпад, мама Петрова очень спокойно сказала:
– Ты, Софья, худо жила в детстве.
Софья изваяла осанку с гордо поднятой головой.
– Да, мы жили бедно.