Дверь
Шрифт:
– Бедность, богатство - в конечном счете это лишь свойство характера: ты жила худо, потому что в вашей семье бездарность была возведена в высшую нравственную категорию.
Петров сидел в мягком кресле, смотрел на старушек под пальмами. Он даже поплакал немного, предварительно глянув на часы, - до прихода Софьи с работы была еще уйма времени. Потом сказал себе:
– Петров, пора уходить.
Приняв такое решение и успокоившись, Петров спросил у себя: "А что ты, Петров, с собой возьмешь? Чего не оставишь?"
1.
2. Рукопись - "Праздники, их возникновение и психологический феномен в структуре социально-экономической функциональной дифференциации". 1000 страниц.
3. Мымрий - Череп скифского воина. V век. Имеет свойство брякать, особенно по ночам.
– Такие вот дела, брат Мымрий, - сказал Петров.
Мымрий тихо брякнул. С каждым днем он брякал все реже и тише наверное, его губил сырой ленинградский климат.
Петров вытащил из стенного шкафа дорожную сумку, упаковал в нее перечисленные предметы и застегнул молнию.
Горная леди стояла с метлой, как с опахалом. Была она в лайковых брюках в обтяжку и лайковой автомобильной курточке. С красным шелковым платочком на шее, завязанным вразлет.
– Петров, наверно, я выйду замуж. Один мой земляк просит. Лучший мясник. Ударник. Вымпел держит.
Петров обнял ее, и она поплакала ему в плечо.
– А как же любовь?
– Изменять буду.
Петров постучал в котельную, не получил ответа и вошел, толкнув дверь бедром. Кочегар сидел возле тумбочки и, привалясь к стене, спал. Он чистил картошку и уснул. "Надо же так устать".
На табуретке, на электрической плитке, стояла сковорода с нарезанной мелкими кусочками жирной свининой и луком. "Вкусной пищи сейчас поем". Петров взял нож, принялся чистить картошку. Какое-то время ему казалось, что Кочегар смотрит на него сверху ироническим взглядом, потом взгляд этот странный потеплел, подобрел к рассеялся по всему помещению.
Петров включил плитку, и, пока резал картошку тонкими ломтиками, свинина на сковороде зашумела скандальными птичьими голосами, засвистала, защелкала. Свалив нарезанную картошку на сковородку, Петров прикрыл ее тарелкой, прибрал очистки, нарезал хлеб, положил вилки.
Кочегар пробудился от горячего сытного запаха. Сначала проснулись его ноздри - расширились воронками, придав Кочегару сходство с обородатившимся Козьмой Прутковым, затем пробудилась его борода - распушилась и как бы фыркнула, изогнулись брови, наморщился лоб, рука поднялась к щеке. Вдруг открылись его глаза, хотя Кочегар еще спал каким-то видящим сном, но вот шевельнулся, вздохнул шумно и сказал ровным голосом:
– Ну, что же ты, Петров?
Петров открыл свою сумку, подвинул ее Кочегару:
– Вот. Все тут.
Кочегар кивнул. Сказал:
– Ты, Петров, не красней. У
Помолчали.
– Не умеют наши футболисты линию держать - рассыпаются и разваливаются. Потому что не играют, а выполняют наказы тренерского совета, друзей и подруг.
– Ну ты, Петров, подковался, - сказал Кочегар добродушно.
– Фукни чего-нибудь про летающие тарелки.
– Нет их, - сказал Петров.
– Все фотографии - артефакт. А хочется. Повстречай я кого-нибудь "с оттудова", и я снова поверю и в свое прошлое, и в свое будущее.
– Прошлое-то при чем?
– Нет у меня ни прошлого, ни будущего - монотонность. А если бы я встретил марсианина - событие! Поворот!
– Ученому события не обязательны. Сэр Исаак Ньютон...
– Кочегар, ты знаешь кого-нибудь, кого ты можешь назвать счастливым?
Кочегар, сильно надавливая, подчистил сковороду коркой, сжевал ее смачно, завернул бороду к носу и понюхал.
– Петров, зачем ты бороду отпускаешь, ведь пачкается, мыть надо?
– Ты не ответил.
– Может, ты знаешь?
– Дельфины. Они счастливые все. В отличие от людей они перемещаются в пространстве и по горизонтали и по вертикали. В отличие от птиц они знают невесомость.
– Петрову показалось, что он ощутил кожей упругие океанские струи и ласку солнца в воде.
– Они знают любовь, нежность, дружбу, привязанность, Коллективное действие. У них есть язык, свободный от абстракций и мудрствований. Они знают сострадание. Способны на самопожертвование. Им нельзя внушить ненависть.
– У них нет науки. Нет искусства, - сказал Кочегар.
– Нет машин и скафандров.
Петров вытянул шею, как Пучков Костя.
– Ты считаешь, что вольный конь менее счастлив, чем лошадь, запряженная в возок, пусть тот возок называется наукой или искусством?
– Иди спать, Петров, - сказал Кочегар.
Петров снова увидел себя в доме, украшенном по цоколю осколками фарфора. Он крикнул во сне: "Воевал! Воевал я. Я тысячу раз ходил в атаку. Без отдыха. С открытыми глазами. С закрытыми. Во сне. Наяву. Был ранен. Был в плену. Бежал. Был убитым. Был героем. Солдат я... Солдат!"
Дыхание Петрова стало томительным. Сердце сжалось от предчувствия высоты. Ноздри защекотал запах реки и цветущих садов.
Петров увидел себя на лестничной площадке. Метлахская плитка похрустывала и позванивала под ногами. Бескрайней голубизной светилась дверь, отворенная в небо. На ее пороге, свесив ноги, сидели Лисичкин и Каюков. Они повернули к нему молодые лица. Петров подошел к ним, посмотрел вниз: река текла мощно, осыпь проросла цветущими яблонями.
Петрова тянуло шагнуть с высоты, он уже подал корпус вперед. Дорогу ему преградила женщина с лицом шершавым и сморщенным, как проросшая в темноте картофелина.