Двое среди людей
Шрифт:
— Почему вы так думаете?
— Очень машина у него дергалась. Один раз она даже заглохла. Потом он снова ее завел, и они поехали в сторону Заставы Ильича.
— Вы не заметили, сколько было времени?
Она растерянно развела руками:
— Я так испугалась, что даже на часы не посмотрела. Да и со сна я была все-таки…
Саша внимательно посмотрел на меня:
— Так что?
Я пожала плечами:
— Идем к Баулину домой. Этот вариант надо проверить сразу. Если его ребята дома, то будем думать, что и как, а если их нет…
Мы вернулись на Трудовую и поднялись
— А куда окна…
— Все в порядке. Я там милиционера поставил.
В глубине квартиры раздались шаги, и чей-то сонный голос спросил:
— Кто там?
Саша легонько толкнул меня, и я сказала:
— Откройте, телеграмма Баулину.
Дверь отворилась, и заспанный, близоруко щурящийся молодой человек сказал:
— Телеграмму я приму, но Баулина нет…
Мы вошли в квартиру, и Саша быстро спросил:
— А где же сам-то Баулин?
— Он, по-видимому, ночует у своих родителей. Простите, но я не понимаю, в чем дело. Кто вы такие?
— Мы из уголовного розыска, — сказал Саша и протянул человеку свою продолговатую красную книжечку. — А теперь давайте ближе познакомимся. Кто вы такой?
Человек совсем растерялся.
— Я снимаю здесь жилье на время экзаменационной сессии. Я дважды в год приезжаю в Москву сдавать экзамены в заочном институте…
— Ваша фамилия?
— Хейсон, Юрий Григорьевич Хейсон.
— У вас, конечно, есть документы?
— Да, естественно. Но в чем дело? Проживание мне здесь разрешено, я предупреждал участкового.
Саша взял разговор с ним полностью в свои руки.
— Это прекрасно, что вам разрешено проживание. Вы живете здесь один?
— Нет, здесь живет мой товарищ по институту, Завердяга, он из Одессы.
— Где сейчас находится ваш товарищ Завердяга?
Хейсон удивленно посмотрел на него:
— Вот здесь, в нашей комнате, спит. Но в чем дело, я не понимаю?
— Пустая формальность, — вежливо улыбнулся Саша. — Скажите, Юрий Григорьевич, а что, Баулин все время здесь не живет?
— Слушайте, товарищ сыщик, не крутите мне голову! Из-за пустых формальностей в наше время людей не будят среди ночи! Если вас что-то интересует, так вы мне прямо скажите, что вас интересует, а я вам скажу, что я знаю!
— Меня как раз и интересует Баулин, — усмехнулся Саша. — Так что, Баулин здесь совсем не живет?
— Почему же? — взмахнул Хейсон руками. — Он все время здесь живет и только последние три ночи уходит спать к родителям. После того как вернулся от жены.
— Так, так. Почему же он уходит, не знаете?
— То есть, как почему? Где же ему спать? На полу, что ли? У него же там люди!
— Простите, не понял, какие люди?
— Жильцы же у него сейчас! Ребят этих двое!
Саша быстро взглянул на меня и, не подавая виду, сказал:
— Так, так, это мы знаем. А что, ребята эти дома?
— Конечно! Я им сам дверь открывал не так давно.
— Прекрасно, прекрасно, — бормотал себе под нос
Хейсон задумался, и тут по его лицу я поняла, что он, наконец, все связал в одну цепь.
— Подождите… Так что же это… Подождите… Этот крик… Конечно, они пришли позже… Конечно! Я еще спрашивал у них об…
Саша прижал палец к губам:
— Тихо, тихо. Их дверь эта?
Хейсон молча кивнул. Саша подошел к двери, засунул руку в карман пиджака, прислушался. Во всей квартире наступила такая тишина, что я отчетливо слышала бормотание водяной струйки в раковине на кухне. Саша на мгновенье задумался, и я поняла, что он не может решить, как ему быть, — стучать или ворваться в комнату. Потом он взялся покрепче за ручку и рванул изо всех сил дверь на себя. Она распахнулась безо всякого сопротивления — не заперто. Саша взглянул в комнату.
— Пусто, они удрали. Они удрали на такси…
Мы вошли. Саша высунулся в окно и сказал:
— Леготкин, берите дворничиху, она, наверное, знает, где живут родители Баулина, и езжайте за ним. Побыстрее, здесь нам надо сделать обыск…
Альбинас Юронис
Еще раз мне засвистел орудовец, чтобы я остановился, уже на выезде из Москвы. Но я только сильнее нажал на газ. Я никогда до этого времени не задумывался над тем, что значит «никогда». Всегда всему полагался свой срок. А вот теперь я понял, что есть «никогда». Есть вещи, которые не повторяются, не возвращаются. Есть этот простой и страшный барьер «никогда». Я не жалел, что вся прежняя жизнь умерла, и неизвестно, какой будет новая. Важно, что никогда она не будет такой, как она была раньше. Я никогда не вернусь в старую жизнь. Никогда не будет того, что было раньше, что все время повторялось со мной почти восемнадцать лет. Серая дорога все бежала и бежала навстречу и сразу же навсегда пропадала сзади, и она была барьером, мостом через «никогда». И мне от этого было очень тоскливо и боязно. Говорят, что тонущий человек в последний момент перед смертью успевает увидеть четко, как в кино, всю свою жизнь. Не знаю, может быть, это и так, но только за один миг всю жизнь не увидишь. Какая бы ни была она маленькая и неинтересная. Потому что в ней полно очень важных мигов, которые и на память-то сразу не придут. Никогда ты сразу не решишь, какой из них определил твою жизнь. И в самое долгое мгновенье их все не запихаешь.
Я все время вспоминал на этом темном пустынном шоссе, что, сидя с Володькой в ресторане на вокзале Даугавпилса, мы представляли себе все по-другому. Смешно, что люди иногда могут заглядывать в свое будущее. Но они видят только куски и поэтому ни за что не могут понять, как же там, в будущем, хорошо или плохо? Тогда, на вокзале, мы пили водку и настроение у нас было веселое, беззаботное. Я сказал Володьке: «Погоди, малыш, мы с тобой еще будем гнать на отличном моторе, а не на каком-то паршивом грузовике. Будем жать на сто двадцать, и бояться, малыш, нам с таким мотором будет совсем нечего».