Двор чудес
Шрифт:
Она потребовала поставить на дверь крепкий засов, угрожая выброситься из окна, если ее желание не будет исполнено. Все эти требования взбудоражили и весьма раздосадовали мирок камер-дам герцогини.
Итак, Жилет жила в маленькой комнатке с единственным окошком, выходившим в сад. В общем, она была достаточно защищена от незнакомых ей, но угаданных девичьим инстинктом опасностей. Для развлечения она попросила принести в комнату прялку и пряла.
Печальная жизнь отшельницы была на редкость однообразна. Утром на рассвете она вставала, сама одевалась и лишь довольно поздно открывала засов. Тогда первая камер-дама приходила к ней за распоряжениями «к туалету», как будто не видела, что Жилет уже одета. На это девушка всякий раз отвечала ей: если речь идет о распоряжениях на завтра, то она их обдумает ночью.
В полдень статс-дама являлась опять с объявлением, что «кушанье для госпожи герцогини готово в столовой». На что Жилет отвечала тем, что вызывала служанку и просила принести обед к ней в комнату.
Вечером повторялось все то же самое.
Днем статс-дама неизменно приходила с вопросом, не желает ли герцогиня послушать чтение или присутствовать при беседе дам. Герцогиня столь же неизменно отвечала, что читать она может и сама, что же до беседы придворных дам, то она ей скучна, потому что далеко не все в ней понятно.
Единственным развлечением Жилет была прогулка по парку, да и то она всегда дожидалась темноты.
Но она ни шагу не могла сделать без сопровождения — под тем предлогом, что ее необходимо развлечь и вообще оказывать честь.
Однажды вечером она неспешно шла по аллее вдоль высокой стены парка. Один из часовых так пристально поглядел на нее, что Жилет подошла к нему. Ей уже несколько раз приходилось перемолвиться словом с кем-нибудь из солдат, и всегда это заканчивалось подаянием серебряной монетки.
Так и в этот раз, увидев, что часовому, который так на нее уставился, что-то от нее нужно, она к нему подошла.
— Вы хотите со мной говорить, не так ли? — кротко спросила она.
Часовой поспешно огляделся и сказал:
— Господин Трибуле в Фонтенбло.
Жилет вскрикнула, и дамы бросились к ней — а ведь часовой, возможно, как раз хотел сообщить что-то еще…
Жилет даже видела, что он собирается говорить дальше, но было поздно!
— Этот человек вам нагрубил? — воскликнула первая камер-дама. — Я сейчас вызову офицера…
— Нет-нет! — поспешно возразила Жилет. — Просто я оступилась и побоялась упасть.
— Впрочем, — с уязвленным видом заметила дуэнья, — всего можно ожидать, когда знатная дама опускается до разговора с людьми такого рода без всякого этикета…
Жилет, уходя, многозначительно посмотрела на солдата.
На другой день она искала этого часового, но напрасно. То же и на третий, и на четвертый. Жилет подумала, что солдат, возможно, попал под подозрение, и перестала выходить в парк, чтобы эти подозрения отвести.
Если понимать, какое отчаяние крылось под ее напускным равнодушием, можно вообразить и радость, когда она узнала, что не оставлена, что ее ищут, заботятся об ее вызволении…
В таком расположении духа она была, когда ей объявили о визите Его Величества.
Жилет охватил смертельный страх, она побледнела. В первый раз она вышла в большую гостиную, где собирались камер-дамы. При ее появлении они встали и сделали реверанс.
В гостиной она немного успокоилась. Она уселась у окна, рассеянно глядя на городок Фонтенбло, переносясь мыслями от Трибуле к Манфреду, потом думая о короле, который объявлял себя ее отцом, но которого она боялась, как разбойника с большой дороги.
— Король, господа! — раздался голос в прихожей.
Франциск I вошел.
Жилет посмотрела кругом и в ужасе увидела: камер-дамы выходят из гостиной, а двери закрываются.
— Государь! — произнесла она дрожащим не столько даже от страха, сколько от негодования голосом. — Прикажите отворить двери, а иначе я буду кричать и устрою такой скандал, что вы никогда больше не посмеете войти сюда.
— Успокойтесь, — ответил Франциск I.
Он постучал по столу. Явился один из придворных.
— Почему закрывают двери? — спросил король. — Совсем не нужно. Я проведу у ее светлости всего несколько минут.
Обернувшись к Жилет, он сказал:
— Как видите, Жилет, я вам повинуюсь. Но почему вы мне настолько не доверяете?
В первый раз король назвал ее по имени: Жилет. До тех пор он всегда говорил «дитя мое», и никак иначе.
Король продолжал:
— Вы так и останетесь со мной во вражде? Что же я вам сделал, нехорошая моя?
Жилет содрогнулась от ужаса. Тон короля переменился. Теперь она узнавала голос того человека, который силой вломился в усадьбу Трагуар и пытался ее похитить.
— Я пришел осведомиться о вашем здоровье, — сказал король. — Вы бледнеете, Жилет, вы худеете… Замыкаетесь в своих мыслях… Если бы вы узнали меня получше, то пожалели бы о том, что несправедливы ко мне. А пока я хочу вас развлечь. Завтра будет охота. Хотите ли поехать с нами?
— С удовольствием, государь! — ответила Жилет.
Франциск I был ошеломлен.
— Вы согласны?
— Да, государь. Я никогда не видала охоты, мне это доставит удовольствие.
— Матерь Божья! Давненько я не видал вас радостной! Так вы и вправду согласны?
— Да, государь!
— Ах, Жилет… — пылко прошептал король и сделал шаг в ее сторону. — Если бы вы захотели… если бы я смел надеяться… если бы это не чаянное мной согласие стало началом перемены…
— Государь, — из последних сил произнесла Жилет, — завтра я поеду на вашу охоту. А теперь, прошу вас, оставьте меня.
— Слушаю и повинуюсь, — ответил король, трепеща так же, как и она, но совсем от других чувств.
Он вышел. Жилет бегом поспешила закрыться в своей комнатке.
Король, возвращаясь к себе, сиял.