Двор чудес
Шрифт:
Весь бледный, Манфред думал, что он сейчас убил родную мать! Ведь чрезмерно сильная радость действует так же, как и боль: вопреки расхожей пословице, будто от радости не умирают, она может убить.
Манфред положил холодное тело Беатриче в кресло и, обезумев от отчаянья, принялся звать на помощь. Две служанки прибежали, принялись хлопотать, и вскоре княгиня открыла глаза. Увидев Манфреда, склоненного над ней, она в восторге прошептала:
— Сын!
И только тогда Манфред посмел сказать:
— Матушка!
И разрыдался, как рыдают маленькие дети.
Три часа затем пролетели, как одна минута. Ни к чему, наверное, подробно описывать бесчисленное множество вопросов, которые друг другу задавали мать и сын, часто забывая даже ответить. Не стоит описывать и трогательные изъявления чувств двух избранных натур, обретших друг друга, стремившихся теперь друг друга узнать или, вернее, вспомнить.
Скажем только, что по истечении этого времени Манфред вспомнил о Лантене и объявил княгине, что сейчас уйдет. Беатриче побледнела: «Вдруг я опять его потеряю…»
Но Манфред успокоил ее улыбкой и словами:
— Я уже не ребенок, которого может украсть цыганка, я и сам за себя могу постоять… а тем более теперь! Чертова сила, матушка, жаль мне тех, кто попробует нас вновь разлучить!
Беатриче впервые посмотрела на сына внимательно. Она увидела, как он силен, как могуч и строен, и пламя гордости озарило ее лицо. Все в нем казалось ей восхитительным — даже привычное ругательство, сорвавшееся с его уст.
То был достойный сын шевалье де Рагастена.
Не прошло и двух часов, как Манфред вернулся.
С ним вместе пришли еще трое.
— Матушка, — сказал он княгине, — вот Лантене — мой друг, мой брат названый, с которым мы с детства неразлучны. Много раз он спасал мне жизнь… Вот отец Лантене — старый граф де Монклар… А это Авет Доле, невеста моего друга — а мне она как сестра…
Беатриче протянула руку Лантене и поцеловала в лоб Авет.
Потом между ними зашел долгий разговор — только граф де Монклар не принимал участия в этой беседе.
Было решено, что Авет с графом останутся в доме на улице Канет, а Манфред с Лантене отправятся в Фонтенбло.
Потом Лантене, Авет и старика проводили в комнаты, которые Беатриче распорядилась прибрать для них.
Что нам еще сказать? Занималась заря, а ни Манфред, ни Беатриче еще и не думали об отдыхе; им казалось, они никогда не выскажут всего, что им нужно сказать друг другу… И все же настала пора расставаться.
После тысяч и тысяч материнских советов Манфред сел на коня и вместе с Лантене поехал в Фонтенбло. Первый час они скакали молча: каждый предавался своим мыслям. У Манфреда мысли были самые радужные.
— Как тебе понравилась моя матушка? — спросил он Лантене.
Лантене вздрогнул, оторванный от своих размышлений, а у него они были очень печальные.
— Матушка? — переспросил он. — Я бы хотел, чтобы у меня была как раз такая… Как же ты счастлив, брат! У тебя есть мать… а у меня только портрет. У тебя есть отец — а у меня только тень отца!
Манфред изумленно посмотрел на Лантене. Тот поспешил сказать:
— Прости меня, что я сейчас такой злой… это от горя.
— Ты злой? Что за чушь! Но ты сказал, что у тебя есть портрет матери?
— Да, прекрасный портрет, который висел в резиденции великого прево. Вчера, пока ты ходил на улицу Канет, я сходил туда.
— С ума сошел!
Лантене пожал плечами:
— Да на меня никто внимания не обратил. Слуги потихоньку растаскивали вещи. От недуга хозяина они совсем стыд потеряли. «Как быть, сударь! — сказал мне дворецкий. — Надо ведь что-то иметь взамен жалованья: мы же не знаем, вернется ли монсеньор обратно». За двадцать дукатов мне позволили вынести холст — только раму велели оставить. И теперь этот холст в доме несчастного Доле. Вот и все, что мне осталось от матери, — грустно закончил Лантене.
За такими разговорами друзья доехали до Фонтенбло, и там приключилась та встреча, о которой мы уже рассказали.
Через двадцать минут после того, как Манфред с Лантене столь невежливо обошлись с королем, они спешились у трактира «Великий Карл».
Король так и не пришел в себя от дерзкого ответа и внезапного бегства двух незнакомцев. Отыскать их теперь — и думать было нечего.
— Кто же, черт побери, эти два проходимца? — сказал он негромко.
— Проходимцы — как раз подходящее слово, государь, — произнес кто-то рядом.
Франциск I узнал этот голос и увидел рядом с собой силуэт.
— Ла Шатеньере! — воскликнул король.
— Он самый, государь.
— Ты видел это?
— Все видел. Я как раз возвращался во дворец… с прогулки, направляясь в тот прекрасный покой, который Вашему Величеству угодно было отвести для меня. Тут мое любопытство привлек топот двух лошадей. Я встал у ворот, видел приход Вашего Величества, слышал, как часовой некстати кликнул караул — словом, всё, государь.
Слово «всё» Ла Шатеньере особенно выделил.
— Что ты хочешь сказать? — спросил король.
— Я хочу сказать, что при свете факелов мог разглядеть тех проходимцев, как Ваше Величество справедливо изволили назвать этих людей. Правда, лица их я мог видеть только на мгновенье, но этого было довольно, чтобы узнать их.
— Ты их знаешь? — нетерпеливо откликнулся король.
— И Ваше Величество тоже их знает.
За разговором Франциск I и его спутник вошли во дворец и прошли в королевские покои.
— Один из этих людей, — продолжал Ла Шатеньере, — тот, кто в одиночку ранил нас троих: Эссе, Сансака и меня, а потом так изуродовал бедного Сансака, что тот теперь не смеет высовываться из своей норы…