Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Коллектив авторов

Несоответствие рангов тульских воевод их должностям, наличие при них помощников, обладавших более высоким или более престижным военным рангом и получавших к тому же казенное обеспечение, вели к некоторой неопределенности в отношениях начальника с подчиненными по иерархической лестнице. Это, наряду с другими обстоятельствами, заставляет предположить серьезные проблемы в отправлении воеводой «единоличной» и «неограниченной» власти в управляемом регионе. Подтверждение нашего предположения можно увидеть в ситуации, сложившейся в канцелярии соседней провинции, Севской, где в 1754 году случилось кровопролитное столкновение между крестьянами местных помещиков Е.И. Сафонова и братьев Львовых, по которому Сенат организовал в Севске следственную комиссию^{488}. Обстоятельства следствия, не имеющие сами по себе отношения к нашей теме, продемонстрировали, однако, рамки власти провинциального воеводы.

Севский воевода Александр Федорович Салманов (родился около 1705 года) к моменту расследования был опытным администратором и «вершителем правосудия» в провинции, занимая свою должность почти десять лет. Его карьера была вполне типичной для провинциального управителя: начав службу в молодости солдатом, Салманов за 25 лет дослужился до премьер-майора, участвовал в Турецкой кампании, затем был «у сыску воров и разбойников, беглых солдат, матросов и рекрут», а в 1745

году «за болезнями» был отставлен от воинской службы, пожалован в надворные советники «к статским делам» и назначен в Севск провинциальным воеводой. Жалованья ему, однако, не положили, считая, видно, что он сможет прожить со своих деревень в Пензенском и Тамбовском уездах (в которых у него было сто душ)^{489}. Когда для расследования столкновения крестьян, произошедшего в подначальной Салманову провинции, в Севск по указу Сената прибыл из Москвы коллежский асессор Иван Тугаринов, следственную комиссию учредили при провинциальной канцелярии и Салманов стал ее членом.

Разбирательство велось в течение шести лет, но все эти годы следствие было занято допросами исключительно помещиков Львовых и их крестьян, совершенно не интересуясь выяснением обстоятельств участия в конфликте другой стороны. В самой следственной комиссии по этому поводу возникло разногласие: воеводский товарищ Павлов, третий член комиссии, стал подавать в Сенат рапорты, заметно отличавшиеся от рапортов Салманова и Тугаринова. В них Павлов высказывал сомнения в справедливости расследования, отмечал влияние воеводы на Тугаринова («склонение на свою сторону») и даже выражал «подозрение на воеводу» из-за его близких отношений с Сафоновым, истцом по разбираемому делу. Другой сенатский чиновник, посланный из Петербурга в Севск, донес, не особенно вдаваясь в подробности, о неоправданности подозрений Павлова, и последний был отстранен от должности. Комиссия продолжала работать до своего закрытия в 1762 году по указу Сената, получившего челобитную от Львовых с просьбой приостановить дело, так как они «помирились» с Сафоновым и согласились выплатить ему все убытки.

«Своеобразие» расследования исключительно в пользу Сафонова объясняется обстоятельствами работы севской комиссии, о которых доносил уволенный воеводский товарищ Павлов. Истец Сафонов большую часть времени был самым непосредственным участником следствия, так как находился в Севске «у набора рекрут и по той своей комиссии присутствует с ним Салмановым в той провинциальной канцелярии» ^{490} . Имея ранг лейб-гвардии капитана, а затем гвардии секунд-майора, он существенно превосходил воеводу по воинскому званию. Более того, Сафонов принадлежал к одному из влиятельнейших и богатейших семейств России, лично владея, согласно III ревизии, 1202 душами мужского пола. Все его имения располагались в Севской провинции ^{491} . Мог ли воевода Салманов, служивший без жалованья, с его сотней душ в отдаленных провинциях, прожить без «акциденций» и противостоять богатейшему в округе помещику-самодуру, терроризировавшему соседних землевладельцев на протяжении десятилетий? [100] Собственное существование провинциального воеводы безусловно зависело от благорасположения местной элиты, и «полнота» его властных полномочий была этим сильно ограничена. Сменивший Салманова в 1758 году на посту провинциального воеводы Николай Ржевский попытался повернуть следствие в пользу Львовых, но совершенно не преуспел в этом. Разбирательство конфликта между Сафоновым и Львовыми со всей очевидностью демонстрирует, что местная власть в Севске была полностью подчинена воле частного лица — богатого и жестокого помещика, которому даже не пришлось прибегать к влиятельным связям в Петербурге, чтобы повернуть дело в свою пользу. Сенатские чиновники, посланные проводить следствие, подпали под влияние той же силы. Данный пример показывает, что утверждение о безграничной власти воевод на местах является серьезным упрощением.

100

Тяжбы Сафонова с соседями-помещиками по поводу его «насильного завладения» их землями разбирались неоднократно уездными воеводскими канцеляриями и даже Сенатом, см.: РГАДА. Ф. 304. Оп. 1. Д. 592. Л. 39–40; Ф. 497. Оп. 1. Д. 544, 616 и др.

Однако недооценивать возможности местной администрации в использовании служебного положения в своих интересах тоже не стоит. Общеизвестно, что приобретение или расширение собственности, прежде всего земли и крестьян, рассматривалось человеком XVIII века как естественное следствие его служебных усилий. Вводя ограничения на сроки службы воевод на одном месте (от 2–3 лет до 5) и практикуя назначение на воеводские вакансии дворян-помещиков зачастую чрезвычайно удаленных губерний, правительство преследовало цель воспрепятствовать «врастанию» воеводы в управляемый регион. С этой же целью, в попытках ограничить беззаконие и полновластие воевод, правительство издавало указы, запрещавшие воеводам приобретать имения в управляемых ими провинциях или уездах^{492}. Среди тульских воевод 1755 года мы, однако, находим одного воеводу (Лопухин в Кашире), официально в своей «сказке» показавшего наличие у него имения в подвластном ему уезде. Хотя большинство воевод являлись собственниками имений в других губерниях, 5 из 10 тульских воевод были одновременно и «местными» помещиками, то есть владели имениями в соседних уездах той же Тульской провинции. На такое владение законы о запрещении не распространялись, что давало воеводам многочисленные выгоды по службе — частые отъезды в свои вотчины, больший контроль за происходившим в родных краях и тому подобное. Вероятное знакомство воевод между собой, а также с чиновниками других канцелярий могло давать дополнительные возможности, о наличии которых мы можем судить опять-таки на примере севского воеводы Салманова.

Во время работы следственной комиссии в Севске одним из Львовых была подана в Сенат челобитная, обвинявшая Салманова в насильственном удержании принадлежащей Львовым крестьянской семьи, на которую была изготовлена поддельная купчая. К челобитной прилагалась копия купчей, из которой следовало, что Салманов якобы купил крестьян у чиновника белгородской канцелярии на имя своего тестя. Львов писал в челобитной, что «сделка» была специально оформлена в отдаленной от Севска уездной канцелярии Курской провинции, воевода которой «Володимер Бакшеев по карачевским своим деревням состоит в команде его Салманова». Далее Львов прибавлял, что это не единственное подобное правонарушение Салманова, так как он в течение своего правления, «хотя по указам воеводам запрещено покупать в том же уезде, купчие брал сильно, а дворяне за страхом бить челом на него боятся и многие Севской провинции помещики и протчие в обидах будут на него воеводу показывать»^{493}.

В

приведенном примере налицо использование воеводой своих связей не только в другой уездной, но даже и в губернской канцелярии, а также образец взаимоотношений (и отношений зависимости) воеводы-помещика с воеводой уезда, где находились имения первого. Возникновению прочных связей способствовало прохождение воеводами службы в близлежавших уездах. Так, крапивенский воевода Андрей Игнатьев служил до этого назначения воеводой в Епифани; там же успел послужить «по ревизии» веневский воевода Дмитрий Данилов, который был помещиком в Тульском и Крапивенском уездах и не мог не быть знаком с Игнатьевым. Алексинский воевода Фома Хрущов был помещиком Епифанского уезда, а епифанский воевода Иван Чоглоков — алексинским помещиком. Если учесть, что среди чиновников тульских канцелярий более низких должностей и офицеров при подушном сборе также были местные помещики, то круг зависимых друг от друга лиц существенно расширяется, а количество возможностей увеличивается. Мы не располагаем на сегодняшний день документальными свидетельствами корыстного использования воеводами и другими чиновниками Тульской провинции своих служебных связей, но вполне уместно предположить, что и тульские «администраторы» оказывали друг другу разнообразные «услуги». В мемуарах, однако, можно встретить описание «мздоприимства» представителей тульских властей: в частности, А.Т. Болотов описывает тяжбу своей матери в 1751 году, сопряженную с большим количеством «даров» с ее стороны каширскому воеводе^{494}. Мы знаем, что этим воеводой был Яков Лопухин, служивший в Кашире по крайней мере с 1742 по 1756 год^{495}.

Для дополнения «портрета» представителя власти в провинции небезынтересно обратиться к истории двух офицеров при подушном сборе — служивших в Тульской провинциальной канцелярии прапорщиков Герасима Золотникова и Герасима Голохтионова. Кроме одинаковых имен эти Герасимы имели много общего и в других отношениях: в 1755 году им обоим было уже за семьдесят (70 лет и 72 года), оба происходили из солдатских детей, начинали службу еще при Петре, в 1707 году в Москве, вместе служили в Бутырском пехотном полку и прошли путь от солдата до унтерофицера, вместе были отставлены за старостью и неспособностью к воинской службе в 1746 году, с награждением рангами подпрапорщика и прапорщика. Три года спустя, однако, оба Герасима вновь попросились на службу и были определены, по их собственному желанию и челобитным, в Тулу к подушному сбору^{496}. Как мы уже отмечали, должность эта была весьма хлопотной. Общая сумма недобора подушных податей в начале царствования Елизаветы Петровны составила более 5 млн. рублей, и правительство издавало указ за указом с требованием собрать недоимки под угрозой жестоких наказаний неплательщикам. В случае задержки с высылкой денег указами 1742 года поведено было штрафовать как воевод, так и офицеров при подушном сборе и разрешалось держать и тех и других в канцеляриях скованными до уплаты всех податей сполна^{497}. Понятно, что должность офицера при подушном сборе была связана с трудностями «выколачивания» недоимок из населения, но также была чревата и ежеминутно грозившими осложнениями по службе, исходившими от воеводского начальства. И тем не менее два престарелых воина добровольно обрекли себя на непосильный труд. Причина, побудившая их забыть о старости и ранах, была проста и банальна — деревень с крестьянами бывшие солдатские дети за свою долголетнюю службу не нажили, а пенсии по старости им не полагалось. Вот они и вынуждены были проситься вновь на казенное довольствие, тем более что у обоих были многочисленные семьи — у Золотникова три сына служили в том же Бутырском полку, причем младшему, только что определенному солдатом, было всего 15 лет; у Голохтионова было четверо сыновей, самому младшему из которых был всего «другой год». Как справлялись со своими обязанностями эти ветераны, нам не известно, характеристик типа «к продолжению службы за старостию непригоден», которыми пестрят более поздние формулярные списки, «сказки» об их службе 1755 года не содержат. Даже при полной недееспособности данных офицеров провинциальный воевода ничего не мог сделать для того, чтобы от них избавиться, — назначенные на должность Герольдмейстерской конторой Сената престарелые офицеры должны были оставаться «на службе», пока по их поводу не поступит новое распоряжение Герольдмейстерства.

Похожую картину мы наблюдаем и в других областных канцеляриях. В Белгородской губернской канцелярии в 1755 году заканчивал службу 78-летний офицер при подушном сборе Кондратий Алексеев. Он начал ее тогда же, когда и тульские Герасимы, в 1707 году, как и они — с самой нижней ступени, драгуном, но, будучи дворянином по рождению, сделал гораздо более успешную карьеру, за тот же срок службы став майором. Получив назначение к подушному сбору, Алексеев находился в еще более тяжелом положении, чем оба Герасима: имея жену и девятилетнего сына, он не получал жалованья и едва сводил концы с концами, так как владел всего лишь пятью душами в своем имении в Новосильском уезде и семью другими крестьянами «в подушном окладе у башкирцев»^{498}. Подобная ситуация определенно толкала офицеров при подушном сборе к использованию всех «привилегий», которые давало их служебное положение. Невозможность избавиться от не слишком работоспособных подчиненных и нередко даже отсутствие механизма контроля за их действиями (как показал шумный процесс 1763–1766 годов над чиновниками Белгородской канцелярии, о чем речь ниже) создавали дополнительные заботы для «полновластного» воеводы и значительно ограничивали его власть.

Административные реформы Екатерины II начала 1760-х годов

Екатерина II начала борьбу с коррупцией с первых же дней своего царствования. 18 июля 1762 года был издан указ о борьбе со взяточничеством в государственном аппарате. Взяточничество чиновников подверглось суровому осуждению императрицы, выраженному в указе: «Свою алчбу к имению, служа не Богу, но единственно чреву своему, насыщают мздоприимством, льстя себя надеждою, что все, что они делают по лакомству, прикрыто будто добрым и искусным канцелярским или приказным порядком…»^{499}В 1762 и 1763 годах было проведено несколько показательных процессов над губернаторами и провинциальными воеводами, с лишением виновных всех чинов^{500}. Наиболее крупным был начатый по указу от 31 декабря 1763 года процесс «изследования белгородских губернаторов Салтыкова и князя Шаховского с товарищи о лихоимстве», в результате которого были отстранены от своих должностей и оштрафованы 39 чиновников Белгородской губернской канцелярии (во главе с бывшим и новым губернаторами), Севской и Курской провинциальных канцелярий (в первой из них пострадал уже упоминавшийся Николай Ржевский, сменивший Александра Салманова на посту провинциального воеводы) и нескольких уездных и городовых канцелярий. Все они были обвинены во взяточничестве, попустительстве неустановленному винокурению и противозаконной продаже вина^{501}.